Год назад, на праздновании 40-летия НИИ ГБ РАМН, я обратил внимание на загорелого, по-спортивному сложенного, элегантно одетого, улыбчивого человека. Мне показалось, что он был неким центром притяжения: вокруг него постоянно собирались группы офтальмологов разных возрастов. Возбужденные интонации и взрывы смеха не оставляли сомнений: общение доставляет удовольствие всем присутствующим. Этим человеком оказался доктор медицинских наук, профессор Николай Николаевич Пивоваров, «блестящий хирург, любимец пациентов и женщин», так отзываются о нем некоторые коллеги. Не скрою, мне хотелось познакомиться с человеком, который на пике популярности решился уехать в Италию, где надо было все начинать почти с нуля.
Второй раз мы встретились на конференции «Дискуссионные вопросы офтальмологии» в сентябре этого года. Николай Николаевич с удовольствием откликнулся на нашу просьбу об интервью. «Мне есть что рассказать», — сказал профессор, и мы договорились о встрече.
Беседа получилась легкой и непринужденной, без «официоза». Рассказывая о своем пути в профессии, Николай Николаевич часто ссылался на везение, стечение обстоятельств, которые, по словам моего собеседника, играют едва ли не главную роль в судьбе человека. Можно согласиться с тем, что человек «случайно» становится врачом, но на одном «везении» достичь высот профессионального мастерства не получится. Титанический труд и постоянное стремление к намеченной цели — вот рецепт успеха, о котором мой собеседник скромно умолчал.
— Николай Николаевич, завтра Вы улетаете в Италию. Это — возвращение домой, или здесь, в Москве, Вы были дома?
— Конечно, жизнь здесь осталась: родился, крестился, женился, в Москве у меня друзья. Но в Италии я тоже чувствую себя отлично, климат просто потрясающий, воздух сам в тебя вливается. Там приятно встретить старость. Когда я прилетаю в Москву, первое время организм буквально отказывается дышать — такой здесь загрязненный воздух, но когда встречаешь друзей, жизнь налаживается. Не знаю, как дальше все сложится, но сейчас каждый приезд в Москву — это счастье, хотя и в Италии у меня есть свои обязательства. Там — жена и ребенок, которому 26 лет, здесь — дети, внуки и правнук. В Италии тоже есть друзья, хотя, пожалуй, не друзья — знакомые.
— Вы, конечно, гражданин Евросоюза?
— Да, когда прошло 10 лет моего пребывания в Италии, мне предложили принять гражданство. Почему бы и нет, там очень приличные пенсионные выплаты, все-таки я заслужил.
— Опять же просто путешествовать по миру…
— Э-эх, разница между эмиграцией и туризмом очень большая… Но все хорошо… В Италии кафе и рестораны на высочайшем уровне (с Николаем Николаевичем мы беседуем в одном из кафе в центре Москвы — прим. ред.) В стране кризис, но это будет последнее, от чего итальянцы откажутся. Они там проводят половину своей жизни, и чем меньше город, тем больше жизнь простых людей вращается вокруг ресторанчиков и кафе.
— Вы правы. В Южной Европе мне приходилось наблюдать, как в небольших городках в кафе собираются в основном мужчины, неторопливо беседуют, обсуждают последние новости... Николай Николаевич, что повлияло на Ваш выбор профессии офтальмолога? В семье были врачи?
— Отец мой военный, прошел 3 войны, мать — военный фельдшер. Я — ребенок войны, первые 3 месяца активно «воевал» вместе с мамой в медсанбате, потом от бомбежек и обстрелов мы переехали в тыл. У меня была мечта стать военным летчиком, и поступал я в Оренбургское летное училище, сдал все документы, но помешало хрущевское сокращение армии на 1 млн 200 тыс. человек. Пришлось делать выбор из трех оренбургских институтов: сельскохозяйственного, педагогического и медицинского.
Я выбрал медицину. Когда я оканчивал институт, мне предложили 3 ординатуры: травматология, ЛОР и офтальмология. На офтальмологическом кружке однажды увидел глаз под большим увеличением и понял, что вопрос будущей специальности для меня решен. Проучился 5 месяцев в ординатуре у доцента Дины Яковлевны Винниковой, прекрасного человека, замечательного педагога... Вообще, мне очень везло на людей.
— Николай Николаевич, Вы — выпускник Оренбургского медицинского института, скажем так, не столичного ВУЗа, и сразу попадаете к академику, профессору М.М. Краснову.
— Не подумайте, что я гений. На мой взгляд, любой успех — процентов на 90 дело случая. Но, правда, в тот момент я развил бурную деятельность. Набирали спецординатуру для последующей работы в Африке. Английского я не знал (у меня был немецкий), но за 3 месяца выучил в том объеме, чтобы пройти собеседование. К тому же я, наверное, единственный сообразил, что за набор в спецординатуру отвечает не обл-здравотдел, а Министерство здравоохранения. И большого значения не имеет, в каком городе ты учишься. Я написал письмо в Минздрав, где просил меня перевести в Москву, указав, что на общежитие не претендую. Вскоре получил положительный ответ. Оставалось только договориться с ректором Оренбургского медицинского института.
В то время я уже понимал, что откровенность и искренность способны решать многие проблемы. Мы по-человечески поговорили, и ректор меня отпустил в Москву. Так я оказался во 2-м Московском медицинском институте у набиравшего силу молодого Краснова. Когда Михаил Михайлович спросил меня, зачем я приехал, мой ответ был предельно откровенным: «Здесь перспективы, к тому же хочу остаться у Вас на кафедре». В первый год ординатуры я сделал 43 катаракты (на Западе за 4 года ординатуры, если позволят сделать 1-2 операции под руководством, уже хорошо). А однажды говорю Михаилу Михайловичу с нарочитым возмущением в голосе: «Что же это получается, я еще не сделал ни одной экзентерации!». У профессора от неожиданности очки полезли на лоб: «Ну, ты даешь! Да я за всю жизнь сделал только две!» Но меня, наглеца, он запомнил. Я быстро подготовил кандидатскую по внутриглазным инородным телам. Благодаря богатырскому здоровью я дежурил в Первой Градской больнице по трое суток, получая 9 рублей за дежурство. Насмотрелся жутких травм и набил руку на инородных телах! В праздничные ночи приемное отделение напоминало госпиталь времен войны: по коридору ползали окровавленные люди. То и дело подъезжали скорые, привозили новые «жертвы». Ужас! Однажды, едва поспевая за куда-то спешившим по коридору Красновым, говорю ему, что хочу заниматься наукой по инородным телам. «Идеи есть?» — «Хорошо бы сделать портативный «миноискатель». «Когда сделаешь, тогда и приходи», — получил я ответ. Бывают же такие совпадения в жизни! Буквально через две недели к нам поступает сын директора одного московского «почтового ящика» (закрытое предприятие, занимающееся оборонной тематикой — прим. ред.), электронщик. Ему в глаз попал металлический осколок, который необходимо было локализовать. Я и говорю парню, что операцию сделаю, но мне нужен портативный прибор наподобие миноискателя для локализации в глазу металлических инородных тел. Две ночи работала его лаборатория, на третий день мне приносят готовый аппаратик. Показываю его Михаилу Михайловичу, сначала он просто не поверил своим глазам: «Ты где его купил?»…
В МНТК я занимался отслойкой сетчатки – это, пожалуй, самая жесткая хирургия
Инородные тела — едва ли не самая сложная офтальмологическая операция. Я буквально дневал и ночевал в клинике. Часто мне звонили домой, и я из Перловки мчался в отделение. Никто не хотел этим заниматься, а обо мне уже ходили слухи, что, мол, есть один ненормальный, который берется за любые операции. За полтора года я набрал материал по 116 операциям и подготовил кандидатскую. Во время защиты я вывел сигнал, который «миноискатель» посылал мне в наушники, на громкоговорители, чтобы слышали все присутствующие. Получилось довольно эффектно.
— Следующие 5 лет Вы работаете в Университете Дружбы народов им. Патриса Лумумбы на кафедре глазных болезней, Ваш руководитель — профессор В.С. Беляев.
Расскажите о Владимире Сергеевиче, какое влияние он оказал на процесс развития Вас как офтальмолога, формирование и становление личности?
— …Я оканчивал ординатуру, и Михаил Михайлович дал мне понять, что остаться на кафедре у меня шансов нет, очевидно, кто-то на него давил. В ординатуре со мной училась племянница Брежнева, дочка Подгорного, а тут я — без роду, без племени. Краснов (надо отдать ему должное) посоветовал мне обратиться к его другу, профессору В.С. Беляеву из Университета Дружбы народов (там даже можно было получить московскую прописку). Владимир Сергеевич прекрасно меня встретил, вот только вопрос с пропиской откладывался на 3 месяца.
Я продолжал жить в общежитии 2-го меда, готов был отдать последние 43 рубля, чтобы меня не выгнали на улицу. Но комендант оказалась добрейшей женщиной и продлила мне регистрацию еще на полгода. Вскоре я получил московскую прописку, но с условием вступления в кооператив.
…Беляев — отец родной, удивительный, разносторонний, мудрейший человек. У него даже книги выходили под псевдонимом «Сибиряк». Он учил меня жизни, говорил: «Не будь граблями — «все себе», а будь пилой — «себе и людям». В университете я быстро «вырос», вступил в партию, а В.С. Беляев был беспартийным. Через какое-то время заметил — Владимир Сергеевич стал меня побаиваться. Тогда я напрямую ему говорю, что любые вопросы можно решить мирно. Он, как мне показалось, вздохнул с облегчением и рассказал, что М.М. Краснова назначили директором только что образованного всесоюзного института и он набирает себе кадры… Так я вновь оказался у Михаила Михайловича.
— Он Вас вспомнил?
— Еще бы! Он посмотрел на меня поверх очков и спросил, на что я претендую. Я ответил, что хочу быть доцентом. Доцентом я не стал, но мне сразу дали старшего научного сотрудника. Первое время нас было 12 человек, ютились в одной комнате. Но дальше в мире начался нефтяной бум, и все завертелось: пошла аппаратура, инструментарий…
