Интервью с заведующим отделом патологии роговицы ФГБНУ «Научно-исследовательский институт глазных болезней», доктором медицинских наук, профессором, академиком РАЕН Аркадием Александровичем Каспаровым
| Уважаемый Аркадий Александрович!
Сотрудники газеты «Поле зрения» и издательства «АПРЕЛЬ» поздравляют Вас с 80-летним юбилеем! Многогранный талант, трудолюбие, профессионализм позволили Вам завоевать высокий авторитет коллег и искреннюю любовь пациентов. Ваши научные разработки и пионерские исследования внесли огромный вклад в изучение и лечение глазных инфекционных заболеваний. Вы и Ваши ученики добились значительных успехов в решении сложных вопросов лечения офтальмогерпеса. Талант, увлеченность делом и неиссякаемая энергия стали главными слагаемыми Вашего профессионального успеха. Всю свою жизнь Вы преданно служили и служите офтальмологии. Желаем Вам крепкого здоровья, благополучия и воплощения в жизнь намеченных планов! |
— Аркадий Александрович, человек в своей жизни часто обращается в прошлое, к детским воспоминаниям. Где прошло Ваше детство, кто были Ваши родители?
— Родился я в Баку, хотя семья жила в Москве. Мама решила, что на юге все-таки теплее, опять же было кому помочь ухаживать за ребенком. Когда я подрос, через полгода, мы вернулись в Москву. Родители были врачами, наша семья жила в деревянных бараках Метростроя. Интернатуру мама прошла в Баку у знаменитого в то время профессора Варшавского, который приехал из Ленинграда. Надо сказать, в Баку ехали многие — район богатый нефтью, платили хорошие деньги. Варшавский оставлял мать на кафедре, но отец был против, предпринял «контрнаступление», и… родился старший брат, Юрий. У нас в семье было три брата, я — средний. Братьев уже нет. У меня сохранилась фотография, где мы с младшим братом, Эдиком, накануне войны. Смотрю на нее, и вся жизнь проходит перед глазами, как на экране кинотеатра… Тогда я себя уже помнил.
Профессор Варшавский оставлял мать на кафедре, но отец был против, предпринял «контрнаступление», и… родился старший брат, Юрий. У нас в семье было три брата, я — средний.
Отец сначала работал врачом в Метрострое, потом его перевели заместителем начальника строительства Дворца Советов по медицинской части, и нам выделили две комнаты в четырехэтажном доме на углу Саймоновского и 3-го Обыденского переулков. До этого отец учился в ординатуре по терапии, и его постоянно призывали на военную службу в качестве военврача. Мужчин врачей было мало, а военных конфликтов много, но Бог его хранил: отец возвращался домой живой и здоровый. Хорошо помню его форму, петлицы со шпалами. Как врача отца ценили, и его довольно часто приглашали консультировать самых разных пациентов. Терапевт — главная фигура, так всегда было.
Началась война, отец продолжал работать в Москве. Ровно через месяц после начала войны немцы совершили первый авианалет на Москву. В центре пострадало много больших домов, некоторые здания в нашем районе разрушены, а домик, в котором жили мы, остался цел. Во время налетов мы прятались в метро, а отец и его коллеги оставались на рабочих местах. Однажды он чуть было не погиб. «Меня спасла вредная привычка», — говорил отец. Они с коллегами проводили консилиум, и в перерыве отец вышел во двор поликлиники покурить. В этот момент невдалеке разорвалась бомба, и огромный осколок буквально срезал угол здания именно в том месте, где находились врачи. Оставшиеся в кабинете доктора погибли, а отца тяжело контузило, и его увезли в госпиталь. Буквально на следующий день к нам домой приходят люди в форме и показывают маме предписание о мобилизации отца. «А что я буду с ними делать?» — спросила она, показывая на нас, троих мальчишек. Однако как только отец вернулся из госпиталя, его мобилизовали и назначили командиром санитарного поезда. В Москве наступило самое тревожное время: возникла реальная угроза захвата города, и, как известно из истории, все было готово к переезду Сталина в Куйбышев. Говорят, он обращался за советом, как поступить, к Св. Матроне Московской. Матронушка ему ответила: «Москву потеряешь — все потеряешь».
Сталин остался в Москве, но распорядился увозить детей из города. Отец посадил нас в санитарный поезд, и мы с мамой и бабушкой уехали в Пензу.
Представьте себе ситуацию: идет ожесточенная перестрелка, мама въезжает в лес — стрельба затихает. Она оказывает помощь сначала одним, потом другим.
Ее однажды спросили, не боится ли она, что ее могут убить? Мама ответила: «Я — врач. Какой смысл вам меня убивать? Кто же вас будет лечить?»
Поселили нас в селе Чаадаевка, бывшем имении поэта П.Я. Чаадаева, друга А.С. Пушкина. Очень скоро маму взяли на работу. Она к тому времени была уже опытным земским врачом: в период коллективизации, еще до замужества, она работала на границе Азербайджана и Дагестана, где шла настоящая гражданская война, и ей приходилось заниматься всем: лечить не только больных, но и раненых, принимать роды, лечить трахому. В районе постоянно шли вооруженные стычки между отрядами народной милиции и теми, кто выступал против Советской власти и коллективизации. Представьте себе ситуацию: идет ожесточенная перестрелка, мама въезжает в лес — стрельба затихает. Она оказывает помощь сначала одним, потом другим. Ее однажды спросили, не боится ли она, что ее могут убить? Мама ответила: «Я — врач. Какой смысл вам меня убивать? Кто же вас будет лечить?»
— То есть враждующие стороны ее знали?
— Конечно. И с этим богатым опытом она попадает в Чаадаевку. Нас поселили чуть ли не в господском доме, точно вспомнить не могу, но тесно нам не было. Рядом стояла резервная часть, и я хорошо помню марширующих солдат с песней «Белоруссия родная, Украина дорогая, наше счастье молодое мы стальными штыками оградим!» Совсем недавно, подумать только, я услышал ее по радио! И эти молодые ребята почти поголовно заболевают сыпным тифом, потому что врач, что работала до мамы, ничего не предпринимала, чтобы не допустить заболевания. Мама дни и ночи проводила в лазарете, оказывала помощь, в результате заболела сама. Больше всего она переживала за нас, но болезнь, слава Богу, нас не тронула, и мама выздоровела. Видя, с каким упорством она боролась с эпидемией, местное начальство сделало ее главным врачом больницы. Колхоз выделил нам участок земли рядом с больницей, мы посеяли мешок пшена, и я хорошо помню, как я это пшено молотил. Так мы прожили в Чаадаевке три года.
— Отец давал о себе знать?
С младшим братом. До начала Великой Отечественной войны остались считанные месяцы (1941 г.)
— Иногда он писал письма, но мы практически о нем ничего не знали. Только когда наши войска подошли к Польше, мы получили весточку, что отец на Дальнем Востоке. Намного позже он нам рассказывал, что чуть не погиб во второй раз. Отец был заместителем начальника военно-полевого госпиталя, и во время форсирования Амура «Студебекер», в котором ехали начальник госпиталя и еще несколько человек, провалился под лед. Все погибли, а отец, ехавший за ними, не пострадал. Но после этого случая сердце стало пошаливать. Все передвижения войск держались в строжайшем секрете, но были случаи нападения на наши медицинские части. Однажды на военный госпиталь, находившийся недалеко от госпиталя, в котором работал отец, ночью напали японские ниндзя. Без единого выстрела они расправились с ранеными и медицинским персоналом. Об этом сразу стало известно, вызвали авиацию и перепахали сопки, в которых прятались японцы. Конечно, они вели себя совсем не по-джентльменски. Отец позже выступал в качестве эксперта на судебных процессах по обвинению японских врачей в чудовищных экспериментах над людьми. В качестве подопытных использовались китайцы и попавшие в плен советские солдаты и офицеры.
Я взял листок бумаги, карандаш и начал: «Дорогой товарищ Сталин…», описал, как трудно без папы, и просил, если можно, вернуть его домой. Написали и забыли.
Отец неохотно делился с нами воспоминаниями о войне с Японией, а на мой вопрос, почему он так долго не приезжал после ее окончания, ответил: «Мы делали из хунхузов (члены организованных банд) народную освободительную армию Китая. Он ездил по китайским городам Харбин, Чаньчунь и другим и формировал медицинские части.
