Дорогие читатели, давненько мы с вами не встречались на страницах нашей газеты. Не знаю, как вы, а я так уже соскучилась. Время-то летит, однако. Ну-с, что у нас за окном? За окном у нас под сенью пальм народ волочёт елки, значит, наступил декабрь, месяц праздничный, новогодний, а у нас, у басурман, и рождественский. Калифорнийская зима, если перефразировать Пушкина1 — это карикатура северного лета, а в самом Сан-Франциско зимой вообще часто бывает теплее, чем там же летом. Поэтому вполне ощутить прелесть праздничного сезона как-то не получается. Как говорил другой классик, уже советский, «и всё бы хорошо, но что-то нехорошо»2.
Так что этот Новый Год я буду встречать в столице Канады, где всё будет по-взрослому: и снег по пояс, и мороз, и ёлки, и самое главное — никаких уже осточертевших мне пальм! Но в Канаде, как поётся в грустной песне с эмигрантским уклоном, «так похоже на Россию, только всё же не Россия»3.
Нигде Новый Год не отмечают так, как в России. В Америке Рождество — это церковь и семейные посиделки за столом, а Новый Год — пьянка для молодёжи. Ёлки сразу после Рождества многие уже выбрасывают, к Новому Году они никакого отношения не имеют. И вообще, то радостное ощущение волшебства, сказки, с которым выросла я, да и мои дети, здесь полностью отсутствует.
Сегодня я решила взять на вооружение фразу из «Покровских ворот»: артист обязан переодеваться! Поэтому в этот раз мы ни о каких медсестринских темах говорить не будем, а ну их совсем, у нас будет весь следующий год, чтобы покалякать «о делах наших скорбных»4. Могут меня, в конце концов, одолеть ностальгия и тоска по родине? Сегодня я буду предаваться воспоминаниям о стремительно отдаляющемся детстве, а то жизнь летит так, что буквально лёг, встал — с Новым Годом! Лёг, встал — с Новым Годом! Итак, запускаем машину времени в обратную сторону...
Начнём плясать от печки, то есть от ёлки. Ёлка у нас дома всегда была настоящая, искусственные не признавались. Пока папа был «большим человеком», то ёлку нам доставляли на дом — громадную, под потолок сталинской квартиры. Когда мы переехали в «брежневку» (смешно, что типы квартир в Советском Союзе называли в честь генсеков), и папа вышел на пенсию, наши ёлки помельчали, но остались натуральными. У папы была очень сложная система, состоящая из перевёрнутой табуретки, в которую помещалась большая кастрюля с водой (здесь обязательно следовал мамин крик: «Арсений, не бери голубую кастрюлю, она для холодца!»). Уточняю — большая зелёная кастрюля, и уж потом всё это венчала совершенно головоломная система крепёжных проволок и верёвок, которые удерживали ёлку в вертикальном положении.
В кастрюлю наливалась вода с какими-то тайными добавками, чтобы продлить ёлочную жизнь. Уж что туда папа подмешивал, я точно не знаю, но ёлки у нас обычно стояли до конца января. К этому времени вода в кастрюле приобретала цвет и консистенцию тёмного пива, и наша собака с подозрительным постоянством ходила под ёлку на водопой. По породе ей полагались пышные усы, поэтому, когда она с довольным видом вылезала в очередной раз из-под ёлки, мы очень потешались над их несколько подмоченной репутацией. Надо сказать, что этот случайный эксперимент над невинным животным имел положительный эффект — собака была неизменно здорова и весела и прожила долгую и счастливую жизнь. Эх, надо было нам запатентовать папино средство Макропулоса, а то ведь мы всё время мимо кассы!
Ничто не может сравниться с упоительным запахом живой ёлки в доме. Все радостные воспоминания, слежавшиеся за целый год, мгновенно оживают, расправляются, сердце бьётся быстрее, и снова верится в неизбежность чуда. Чистое колдовство...
Папа приходил с работы, с антресолей доставались ящики с игрушками, и он начинал священнодействовать с огоньками. Заботливо и тщательно уложенные в коробку в прошлом году, они почему-то каждый раз ухитрялись запутаться в хитрый змеиный клубок, что наводило на тревожные размышления о их напряжённой тайной жизни на тёмных антресолях. Наши огоньки были довольно древними, но почему-то новые не покупались. Так мы и жили с жизнерадостными здоровенными лампочками, сделаными, как мне кажется, ещё при товарище Сталине по гордому принципу «советские микросхемы — самые большие в мире». И звезда на верхушке у нас тоже была не слабая, как бы сейчас сказали, «жесть»: явно сработанная из отходов на каком-то военном производстве и очень напоминавшая и цветом и дизайном бляху солдатского ремня.
Елочные игрушки — это своеобразная летопись семьи, а в ней уже «видна, как на карте, вся страна»5. Вот две незатейливые ватные птички, расписанные яркими красками и залакированные. Папа говорил, что они сохранились со времён его детства в двадцатых годах. Вот довольно облезлый, но всё ещё бравый советский полярник — ну этот явно из славной эпохи покорения пространства и времени тридцатых годов. Вот три посеребрёных грецких ореха, которыми мама украшала ёлку во время войны. Алюминевую краску для орехов выпросили у лётчиков. Вот шары с фосфоресцирующим узором — они действительно светятся в темноте. Это изыски конца пятидесятых, уже моя сестра помнит, как они с мамой их покупали. А вот этот шар цвета бедра испуганной нимфы со стилизованной золотой рыбкой, выгнутой в брейк-дэнсе, появился уже на моей памяти. На нём как будто стоит невидимый штамп: сделано в шестидесятых.
Вскоре после этого экономика в соответствии с указаниями правительсва стала экономной, и красивые игрушки исчезли. Тонкий художественный вкус или, как правильно было неоднократно отмечено менее взыскательными членами общества, интеллигентское чистоплюйство не позволяли моим родителям покупать ёлочные украшения «а-ля сельпо», и в семейной летописи возникла прореха. Наконец в магазине «Лейпциг» по случаю — и по-моему, в середине лета — была куплена расчудесная коробка немецких ёлочных игрушек в два этажа. Такой красоты мы ещё никогда не видели, и нам хватило надолго.
Потом — помните? — был кооперативный период китайских Санта-Клаусов в красных куртках и прочей пластмассовой белиберды, но мы твёрдо держались своей советско-немецкой сокровищницы. Как раз тогда (уже больше двадцати лет назад, страшно подумать) я припёрла из Америки большой тюк рождественской упаковочной бумаги. У нас-то ничего такого тогда не было, мы только глазели на красивые картинки в журнале Burda и знали, что теоретически это великолепие возможно. А я как раз улетала домой после западного Рождества, в магазинах «у них» вся эта тематика шла за копейки — ну как было не взять? Теперь каждая наша ёлочка была полностью экипирована, и даже подарки под нею выглядели аксессуарами.
А потом папа неожиданно умер, и нам сначала от тоски хотелось прекратить возню с ёлкой и купить искусственную, но ради его памяти мы всё-таки проголосовали за настоящую. В первый сиротливый Новый Год мы, обливаясь слезами, попытались соорудить папину хитрую ёлочную систему, но ничего у нас не получилось. Ёлка стояла криво, но всё-таки была настоящей и источала живой аромат. Потом мы потихоньку приноровились, и мой старший сын, на удивление рукастый мальчик, принял дедушкину эстафету и взял на себя руководство установкой ёлочного хозяйства.
Наверное, каждая семья имеет свои новогодние традиции. Когда мы с сестрой росли, нам полагалось запрашивать подарки у Деда Мороза, буквально бросая слова на ветер: надо было открыть форточку и крикнуть, что было сил: «Дед Мороз, подари мне, пожалуйста, игрушечный рояль!» И ведь подарил — к ужасу всей семьи и соседей. Вообще, открывание форточки занимало большое место в нашем новогоднем ритуале: чтобы под ёлкой появились подарки, надо было включить огоньки на ёлке, открыть форточку и выйти из комнаты. Особенно помогало воообще уйти из квартиры — кататься на горку или играть во дворе. Срабатывало, как часы. Когда подарки были готовы, на ёлке звонил колокольчик. Уж не знаю, как мои родители ухитрялись это организовывать, но колокольчик всегда звонил неожиданно и заставал меня врасплох. Как же так, только что я тут была, рядом стояла, ничего под ёлкой не было — и вот, пожалуйста!
Кроме подъёлочных подарков нам полагались подарки подкроватные — утром все находили у себя под кроватью ещё что-нибудь, неизвестно как там оказавшееся. Форточка-то была открыта на ночь, ага! И главное, Дед Мороз мгновенно реагировал на критику. Я как-то сказала, что несправедливо, что наша собака не получила подарка. Через полчаса прозвенел колокольчик, и под ёлкой очутился завёрнутый в бумажку пряник с надписью «Для Ветки» (так звали нашу фокстерьершу). Я, сами понимаете, просто обмерла, а то, что мы эти самые пряники накануне покупали в булочной на углу, мне, естественно, было невдомёк.
С годами Дед Мороз как-то постепенно потускнел и испарился, а ощущение чуда осталось. Колокольчик на ёлке звонил уже для моих сыновей, и уже они скакали по квартире с восторженными воплями: «Ну как он знал! Я же хотел именно катер! — А я бендянку!» (обезьянку). Правда, наша новогодняя традиция существенно обогатилась и расширилась тем, что мы с друзьями стали устраивать для своих детей театрализованные представления. Как-то это случайно получилось, а потом прижилось.
Сначала это было совсем простенькое импровизированное кукольное шоу из-за простыни, натянутой между стульями, но оно имело шумный успех у детей и бабушек. На следующий год дети немного подросли, что требовало уже хоть какого-то сценария. С каждым годом наши представления становились всё более замысловатыми и обрастали песенными и танцевальными номерами. Костюмы делались, как говорится, из ничего. В крайних случаях обзванивали знакомых: «Свет, у твоего мужа есть тулуп? Нам для Лешего нужно. Спасибо, заедем».
Страницы: 1 2
