На волне моей памяти
Р.П. Шикунова, доктор медицинских наук
Имя моего Учителя — Тихона Ивановича Ерошевского — известно каждому взрослому самарцу, и не только потому, что он — Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР, член-корреспондент Академии медицинских наук СССР и первый почетный гражданин города Самары, а еще и потому, что он — мудрый руководитель, опытный и добрый врач, искусный хирург, целитель душ.
Вспоминая молодость, я хочу рассказать о том, как непросто было молодому врачу влиться в коллектив новой офтальмологической больницы, в которую в 1963 году переехал Тихон Иванович Ерошевский со своей кафедрой. Отработав в селе после института положенное время, я с семьей вернулась в Куйбышев и, холодея от страха, попросила Тихона Ивановича взять меня на работу. Однако попасть в престижную больницу было не так-то просто. Добродушный и улыбчивый Тихон Иванович каждый раз мягко отказывал, ссылаясь на отсутствие у меня солидных научных статей. Как член студенческого научного кружка я неоднократно выступала с докладами на сессиях, имела 2 печатные работы, но этого оказалось мало для того, чтобы претендовать на место ординатора в областной больнице.
Тихон Иванович приводил убедительные доводы для отказа мне: из Ашхабада к нему просится кандидат медицинских наук Н.И. Затулина, из Оренбурга — кандидат медицинских наук Л.Ф. Линник.
Конкуренцию я, естественно, не выдерживала, но потом долго благодарила профессора Ерошевского за этот урок. По его рекомендации меня взяли на работу консультантом-офтальмологом в клинику медицинского института, где по поручению профессора В.А. Германова я стала наблюдать за динамикой глазного дна при заболеваниях крови. Через год набрался солидный материал для научной статьи с собственными зарисовками изменений на глазном дне. С таким «атласом» я вновь осмелилась прийти к Тихону Ивановичу. Он мою работу одобрил и дал распоряжение главному врачу Т.В. Филатовой оформить меня ординатором в терапевтическое и травматологическое (на втором этаже они существовали совместно) отделения.
Мое непростое попадание в больницу не было исключением из правил. Профессор всегда очень тщательно и взвешенно подбирал кадры. Но уж если ты попал «под его крыло», то должен был не только умело лечить больных и профессионально расти под руководством асов офтальмологии, но и заниматься научной и преподавательской деятельностью.
Передо мной старая фотография любимого детища Тихона Ивановича и проблемной научно-исследовательской лаборатории по изучению глаукомы. Первый состав ее коллектива. Заведующий лабораторией — Даниил Соломонович Кроль — энциклопедист в медицине, искусстве, жизни. Второй и третий ряды — «птенцы» наших офтальмологических соколов, птенцы из одного гнезда — дружные, веселые, целеустремленные, парящие в облаках и, по молодости, не расшибающиеся.
Все «птенцы» четверть века назад стали кандидатами медицинских наук. «...Не московские мы и не одесские. Мы — самарские ребята, Ерошевские!» Так мы пели и в то время не знали удержу в работе и в веселье. Была общая творческая, легкая (не легкомысленная) воздушная атмосфера.
Наша alma mater — областная офтальмологическая больница — всегда была для нас родным домом. Здесь мы умели не только лечить, оперировать, но и отдыхать, шутить, сочинять скетчи и капустники. Старались не ударить лицом в грязь перед своим шефом, не обижались на его замечания, ибо они делались всегда деликатно, с добрым юмором.
Как-то устроили по какому-то поводу вечеринку и приготовили подаренного по случаю поросенка. К приходу ТИ решили его подогреть, используя термостат. Довольные собой, подали угощение к столу. Уже уходя, ТИ заметил: «В следующий раз, девушки, учтите, что поросенка надо подавать холодным». А однажды я докладывала ТИ о вновь поступившей больной и, перечисляя диагнозы, назвала синдром Фукса, старческую катаракту. А ТИ воскликнул: «Да как же Вы у такой красавицы старческую катаракту нашли!?»
После трудного операционного дня мы расслаблялись, писали стихи, пели под гитару, играли в настольный теннис и весело встречали выползающего из-под теннисного стола проигравшего и по традиции кричавшего «ку-ка-ре-ку» будущего маститого ученого. Мы придумывали капустники по всякому поводу: необходимости ремонта в отделении «...половой вопрос в больнице нужно срочно разрешить, чтоб не пели половицы, надо прочно их пришить» и, конечно, по поводу вылеченных и прозревших больных, защищенных диссертаций.
Тихон Иванович был прозорливым ученым, он чувствовал значимость научных направлений на 50-100 лет вперед, и темы нам предлагал наитруднейшие, на стыке наук. А мы в ответ шутили:
«Как много тем заманчивых и странных,
Такие, скажем, «Глаз в моей судьбе»,
«Глаз в холодильнике», «Глаз в печке»,
«Глаз пожарных», иль лучше так...
«Глаз в идеологической борьбе».
Наш шеф бросал идею, хитро-хитро изучал реакцию каждого, наблюдал, кто же попадется на крючок, кто начнет воплощать эту идею в жизнь, пропадая в библиотеке, недосыпая по ночам. Следил за твоим творческим горением издали, не корректируя, не навязывая своей точки зрения. Ждал рождения твоих собственных мыслей. Мы барахтались, как дети, впервые попавшие в водоем, но выплывали. Утонувших среди нас не оказалось. Более того, из состава кафедры, больницы, лаборатории через несколько лет выросли ученые, возглавившие новые направления в науке, получившие признание у нас в стране и за рубежом — академики, профессора, заслуженные деятели науки: А.П. Нестеров, С.Н. Федоров, С.Е. Стукалов, А.А. Бочкарева, Б.Ф. Черкунов, Л.Ф. Линник. Список очень длинный, всех не перечтешь.
Многие коллеги недоумевали, как Т.И. Ерошевскому удается подбирать кадры, формировать научную школу? «По красоте», — шутил он и, как бы между прочим, добавлял: «Ну, и по уму тоже». А нам от таких похвал хотелось стать действительно красивыми и умными, хотелось доказать, что мы не лыком шиты. На союзных и республиканских съездах и конференциях мы представляли дружную стайку. Мы бойко выступали с докладами по молодости уверенно, а порой даже дерзко отвечали на вопросы известнейших ученых страны, а вечером пели песни собственного сочинения и лихо отплясывали, заражая своим азартом старших. Но такими смелыми мы были уже в ранге кандидатов наук, а до того... Помню 1965 год. Тихон Иванович, лукаво улыбаясь, предложил мне «поднять пласты наследственных проблем при глаукомах». При этом сообщил, что двое молодых людей уже обожглись на этой теме. «Сдюжишь?» Тонкий психолог знал, как меня подтолкнуть на ратные подвиги.
В середине шестидесятых о генетике уже не судили «как о продажной девке империализма». Шел период ее реабилитации: сбрасывались оковы лженауки, появлялись молодые дерзающие ученые, открылся институт медицинской генетики. Но все это было уделом столиц, а у нас в провинции учиться азам было не у кого. Приходилось многое познавать самостоятельно, черпая знания из книг, и немало попотеть, чтобы составить хотя бы одну родословную. Оказалось, крайне мало люди знали о своих корнях, ведь недаром гласит пословица об Иване, не помнящем родства... Но Тихон Иванович не позволял опускать руки. Через четверть века этих родословных набралось несколько сотен. Взращенная Т.И. Ерошевским, я стала двадцатым по счету и последним защитившимся при его жизни доктором медицинских наук.
Мне посчастливилось бывать на многих съездах и конференциях. Приходилось выступать с докладами или в прениях (просто в увеселительную прогулку профессор не брал). Делегация куйбышевских офтальмологов часто была многочисленной и, конечно, дружной. Многие светила высказывали Тихону Ивановичу комплименты по поводу его коллектива. «Короля делает свита» — мы следовали этой заповеди и старались не ударить лицом в грязь: днем были на трибуне в жарких дискуссиях, вечером — на импровизированных сценах с песнями и танцами.
На одном из международных съездов в Ашхабаде после сделанных докладов (Тихон Иванович просил строго придерживаться регламента и выступать по возможности без бумажек, опираясь на слайды) нас повезли на экскурсию. Это было подземное горячее (температура выше 40 градусов) исцеляющее озеро. Спускались долго по ступеням. Нас предупредили: в пещере много змей. Страшно. Но охота пуще неволи. И когда первым поплыл Тихон Иванович, мы, естественно, последовали его примеру. Темно, у потолка горят факелы, жутко, но показывать свою слабость не хотелось.
Вспоминается и уважительное отношение профессора к национальным традициям. Так, последний в жизни Т.И. Ерошевского съезд проходил в 1983 году в Алма-Ате. После очередного заседания всех пригласили на концерт казахской национальной музыки. У нас, молодежи, были другие планы на вечер, но шеф мягко повелел не обижать хозяев. В числе немногих делегатов съезда мы были на этом концерте и получили огромное удовольствие.
Так, мы всегда считались «птенцами» из одного гнезда: дружные, веселые, целеустремленные. С.Н. Федоров с большим уважением относился к своему учителю Т.И. Ерошевскому, любил прилетать в Самару в качестве оппонента, на конференции, участвовал вместе со своим соратником и бывшим аспирантом Тихона Ивановича А.Д. Семеновым в наших юмористических скетчах. И мы не знали удержу в работе, в поездках на лоно природы, в игре в настольный теннис (после операционного дня) и в смешных розыгрышах. Помню, на одном из праздников придумали стриптиз по-офтальмологически. Все ожидали обнажения юных граций (для этого на ширму постепенно вывешивались элементы женского белья), но вдруг, к всеобщему разочарованию, все завершилось выходом чудищ, похожих на инопланетян. Они были в бахилах, халатах, масках, с микроскопами на лбу.
…Век Ерошевского продолжается. Примите, молодые, по эстафете его девиз: «За любовь... к офтальмологии!» Пусть вечным запевалой будет наш Учитель. Внуки и правнуки, подхватывайте мелодию, тяните ее долго и звонко. Только, пожалуйста, не фальшивьте ни в медицине, ни в науке, ни в жизни. Так учил нас Тихон Иванович.