— Он охотно делился своими знаниями?
— Абсолютно. Со своими учениками внутри коллектива он делился идеями, порой высказывая сомнения. Он и нас учил определенному скепсису в научной работе, не кидаться на решение проблем «с шашкой наголо». Любил рассказывать, что такое спекуляция, что это вовсе не «купил дешево — дорого продал». «Спекуляция — слово древнее, обозначает «рассуждение при отсутствии достаточного количества фактов», именно то, чем мы и занимаемся». Аркадий Павлович открывал нам многое из того, о чем мы не имели понятия, он был энциклопедически развит, его работоспособность поражала, много читал, писал, любил заниматься экспериментальной наукой. Сначала мы работали на базе больницы № 59, в лаборатории под названием «Патология внутриглазного давления», позже стали называться «Микрохирургия глаза». Многие работы, подготовленные в лаборатории, опережали мировую науку. Мы были «руками» Аркадия Павловича, а голова была его. Он бросал идею, а мы ее развивали, при этом работали с огромным удовольствием именно в экспериментальной, теоретической, части. Мне, например, не стыдно за те годы. Больше, наверное, было сделать нельзя, и базис для открытия Нестерова в патогенезе глаукомы «Блокада склерального синуса шлеммова канала» также был разработан в лаборатории. Более того, это было принято во всем мире. Хотя отношение иностранцев и тогда, и сейчас было скептическим. Помню, мы с Нестеровым впервые приехали в Амстердам, в клинику профессора Греве. Это известный глаукоматолог, бывший президент Европейского глаукомного общества, огромный дядька под два метра ростом, я его называл «голландским лесорубом». Принимал он нас прекрасно, приглашал к себе домой, возил на свою дачу. Настало время выступления Аркадия Павловича перед сотрудниками клиники и членами глаукомного общества. Первые несколько минут на лицах слушателей было написано безразличие, потом пробудился интерес и искреннее удивление. Они, к сожалению, воспринимали нас в валенках с деревянными часами и в обнимку с медведем, однако с тех пор мало что изменилось.
— Свою трудоспособность Вы, очевидно, унаследовали у Аркадия Павловича?
— У нас неплохо получалось работать в тандеме (модное сейчас выражение). Любую идею нужно было «приземлить» хотя бы для исследований. Что-то организовать, собрать научный совет и т.д. — было на мне. Если, например, в Институте Гельмгольца такого рода работу выполнял целый организационно-методический отдел, в НИИ ГБ РАМН — то же самое, а у нас — Нестеров, Егоров и еще пара человек, которым мы что-то поручали. При этом выход продукции «на гора» был абсолютно адекватным. Иногда, правда, поручения, которые приходилось выполнять, повергали нас в шок. Поступил, например, из Академии заказ: составить подробный перспективный план развития на 10 лет с указанием социально-экономического эффекта всех проведенных работ. Ни больше, ни меньше. Я в полной растерянности, не знаю, с какого боку подойти, жалуюсь Аркадию Павловичу. Он мне: «Жень, 10 лет… Или ишак сдохнет, или эмир помрет, или нас с тобой не будет. Меня точно не будет, а ты скажешь, что при мне был, так что пиши». Что самое интересное, никто ни через 10 лет, ни через 20 с нас не спросил о выполнении плана.
— Евгений Алексеевич, с 2000 года Вы возглавляете кафедру.
— Это с его подачи. Он сказал, что не хочет уходить, когда уже не будет соображать. Я ему отвечаю, что сомнений относительно его у меня нет. «Вот когда сомнения появятся, я уже не уйду». Лаборатория оставалась за ним, и с 2000 года под его руководством я стал заведующим кафедрой.
— Как на сегодняшний день Вы оцениваете потенциал кафедры, и какое самое значимое событие, на Ваш взгляд, произошло на кафедре за период Вашего руководства?
— Скажу прямо и откровенно: работать крайне тяжело, поскольку это кафедра. Упор на учебную работу, потом — все остальное. Мы переживаем ситуацию, когда кафедры никому не нужны. Все, что есть в больнице, мы с Аркадием Павловичем создавали собственными руками. Здесь глазная служба не была предусмотрена, но в силу дружеских отношений с главным врачом, который эту больницу строил, мы открыли два стационарных отделения, консультативное в поликлинике и лазерное отделение. Фактически мы создали одну из сильнейших в городе офтальмологических служб. Более того, вместе с Аркадием Павловичем мы создали Московский городской глаукомный центр, который сегодня, к сожалению, сбавил обороты. Здравоохранение и образование пока не являются первоочередными задачами, и проблемы заключаются в финансировании. Если федеральным учреждениям под развитие медицины, под модернизацию давали деньги (в последние годы НИИ ГБ РАМН очень серьезно продвинулся в этом отношении, в том числе и по закупкам оборудования), у нас пока все остановилось. Последнее, что я сумел пробить (не буду говорить каким путем), это значительный транш на покупку оборудования. Теперь же кафедрам практически ничего не достается, и все закупки делаются только по линии больницы. То есть поддержка глазной службы есть, но у кафедры и больницы все-таки разные направленности. Больница — это чисто клиническая работа, лечение больных; у нас прибавляется учебный процесс — студенты, ординаторы, аспиранты, врачи, плюс научная работа. Да, наработки есть, работы ведутся, но они приобретают больше прикладной характер. А у нас еще много теоретических, базисных заделов, развивать которые мы не в состоянии, сотрудничество с академическими институтами становится все более затруднительным, так как оно постепенно переходит на платную основу, что мы потянуть уже не в состоянии. Совместная работа пока продолжается, но сложностей становится больше. Коллектив наш очень знающий, квалифицированный, но очень маленький, и так обидно, что мы неуклонно теряем завоеванные когда-то с таким трудом позиции. Хотя мы называемся Российский национальный исследовательский медицинский университет, но денег на исследования мы практически не видим. Офтальмология одним жестом министра была вычеркнута из списка приоритетных направлений в научных исследованиях. С учебной работой тоже проблемы — мы испытываем постоянный прессинг администрации: необходимо развивать лечение больных, а тут мы — да еще площади занимаем. Везде одна и та же проблема. Почему? Потому что никто не может ответить на вопрос: «Где положение о клинической больнице?» Это весьма серьезная проблема. Все кафедры работают на базе клинических учреждений города, области, но не на своих собственных, кроме 1-го меда, у которого есть своя клиническая база, и это очень хорошо. Должны быть правильно выстроены взаимоотношения, в том числе и финансовые, между кафедрами и больничной администрацией. А пока средняя зарплата по больнице 75 000 рублей, средняя зарплата профессора 25 000.
— Можно надеяться, что в ближайшем будущем что-то изменится в лучшую сторону?
— Трудно сказать. Тем более Вы, наверное, слышали, Минпромторг заявил, хватит покупать зарубежное оборудование для медицины. Будем импортировать только то, что мы не сможем производить у нас.
— В свое время в стране производилось медицинское оборудование вполне достойного качества, насколько можно судить...
— Вы не забывайте, я прошел большую школу: несколько десятилетий возглавлял офтальмологическую комиссию по новой медицинской технике Минздрава и комиссию по офтальмологии Фармкомитета. Все, что делается в течение последних 30 лет в фармацевтике, в медицинской технике, я прекрасно знаю. Кое-что у нас есть и делается до сих пор, но в основном это не науко- и прибороемкие изделия. Хотя тот же Вячеслав Михайлович Будник до сих пор делает прибор для исследования поля зрения, причем вполне приличного качества.
— Профессор С.К. Вартапетов сконструировал эксимерный лазер, а недавно — фемтолазер.
— Вот эту тему давайте закроем. Я слишком хорошо с ней знаком. Скажу только одно: тех денег, которые мы вбухали на развитие лазерной техники, хватило бы, чтобы построить дворцы… из лазеров. Сделали один YAG-лазер, да и тот оказался средненьким. Заставить сделать можно — на коленке один прибор, а как только дело доходит до серии, на этом все кончается. Но кое-что можем. Сейчас, наконец, сделали неплохую щелевую лампу, она начала двигаться, через нее все видно. Ее можно запускать и не импортировать заграничные приборы.
— Вы говорите о ЗОМЗе (Загорском оптико-механическом заводе)? Он и раньше выпускал щелевые лампы «ЩЛ».
— Лет 10 назад там все умерло, теперь производство налаживается в Красногорске. Но могу сказать одно, если нашего производителя правильно поставить и дать ему ускорение, — сделать могут. А с другой стороны, мы столько всего накупили! Зачем нам столько оборудования, которое часто стоит никому не нужное в глазных кабинетах? Аппаратура будет работать и приносить пользу только в укрупненных межрайонных учреждениях, где совсем другие нагрузки, где идет консультативный прием. А там, где сидит врач и часто без медицинской сестры, техника будет простаивать. Или давайте деньги на медицинского техника, который будет работать на всех этих приборах. Много еще можно сделать, не вкладывая огромных дополнительных денег, а прикладывая голову, руки и желание. Так что перспективы у нас есть, народ наш не глупый, знающий, и пусть он делает то, что может, тогда все будет хорошо.
Еще одна серьезная проблема — врачей надо заставлять учиться. То, что сегодня происходит, экзамены на присвоение категории и прочее, носит во многом формальный характер. Врачи должны постоянно повышать свою квалификацию. А не будешь учиться, пеняй на себя. Но пока все остается по-старому.
С другой стороны, если обрежут импорт, может это и к лучшему? Смотрите, вот, например, микроинструментарий, за что мы в 2000 году получили премию Правительства РФ. В стране его никогда не было, но нам удалось создать инструментарий европейского, мирового уровня. Причем там, где наши инструменты работали, импортные быстро ломались. Потому что мы знали, что наши инструменты будут обрабатывать в тройном растворе Каретникова. А нежный европейский или американский инструментик распадался на составные части. Большое счастье, что Аркадий Павлович оказался провидцем: мы много работали с казанскими заводами, в результате — появился микроинструментарий офтальмологический, неврологический, сосудистый, нейрохирургический и т.д. Был дан толчок развитию производства по всем направлениям хирургии. За одно это Аркадию Павловичу нужно поклониться в пояс.