Есть ситуации, когда эта терапия имеет начало и какой-то прогнозируемый конец, то есть с ее помощью можно вылечить заболевание. Но чаще всего, например, в случае с возрастными поражениями сетчатки (ВМД), мы понимаем, что анти-VEGF терапия — «дорога без конца», и мы обязаны донести это до пациента. Но доктор порой просто ленится сказать об этом человеку, делает ему укол, и человеку становится лучше… на месяц. Затем еще укол и еще… На вопрос пациента, сколько уколов предстоит сделать, доктор просто отвечает: «Не знаю, сколько надо, столько будем колоть». А надо было, прежде всего, сказать человеку, что вылечиться от этого заболевания нельзя. Возможно, процесс перейдет из влажной формы в сухую, а может, и не перейдет. Мы видим людей, у которых в анамнезе 60-70 инъекций! Частота инъекций тоже бывает разная: кому-то надо делать один укол в две недели, кому-то раз в месяц или раз в три месяца. Необходимо обо всем рассказать человеку. Я всегда привожу аллегорию: «Вы в открытом море в дырявой лодке с черпаком в руке. Пока вы черпаете воду, вы на плаву. Устали, отчаялись — утонули». Пока человек лечится, он сохраняет определенный уровень жизни. Другого лечения еще не придумали.
Но еще раз повторю: все это нужно человеку разъяснить. Опять же, один препарат через какое-то время перестает работать, необходимо перейти на другой. На рынке сейчас представлены четыре препарата, которые мы можем использовать как врачи, и два — как чиновники от медицины. Существует также метод фотодинамической терапии, когда в вену вводится препарат — фотосенсибилизатор типа «Визудин», который пациенты вынуждены покупать в Финляндии, так как срок его регистрационного удостоверения в России не продлен. После этого сетчатку обрабатывают светом специального лазера. В паре эти два метода иногда могут продлить срок активной жизни на годы, а каждый год, прожитый человеком — бесценен.
— Георгий Евгеньевич, в последнее время часто приходится слышать выступления, в которых доктора говорят о нежелательных последствиях применения анти-VEGF препаратов.
— Конечно! Это же лекарство. Даже вода в определенных обстоятельствах будет вредить. У препаратов есть побочные эффекты, которые еще не в полной мере исследованы. Однако вопрос стоит довольно просто: либо ты теряешь способность читать, работать сейчас, либо через какое-то количество времени возможны побочные явления, которые могут влиять на психоэмоциональный фон или еще на что-то. То есть либо ты слепой сегодня, либо в будущем можешь столкнуться с нежелательными явлениями... Но они могут и не появиться. Если перед человеком такая дилемма, какой он сделает выбор? Никому не пожелаю оказаться перед таким выбором.
О пластилиновых солдатиках и мелкой моторике
— Вы — оперирующий хирург экстра-класса. Что помогает офтальмологу стать виртуозом своего дела?
— Крепкий зад. Это, конечно, шутка! Хирургом просто стать нельзя, как нельзя стать воздушным акробатом. Вернее можно, если Бог тебя таким создал, дав тебе нужную гибкость, координацию, то есть набор необходимых физических и психологических данных, которые ты сумел развить. Если этих данных в тебе нет, гимнаста из тебя не получится ни при каких обстоятельствах.
Мне повезло, что лет с пяти у меня появилось увлечение — я лепил из пластилина маленьких солдатиков, с помощью остро заточенных спичек делал мелкие детали обмундирования, оружия. Мне это нравилось. Я мог часами лепить инсталляцию Бородинского сражения или осаду Рязани Батыем. Два квадратных метра пола в моей комнате занимали примерно две тысячи солдатиков в полной амуниции, а также конница, пушки, укрепления и т.д. Я не понимал, что Бог направил меня по этому пути, чтобы я развивал мелкую моторику. Это не было заслугой родителей, они были простыми инженерами-нефтехимиками и о мелкой моторике ничего не знали. То, что у меня обнаружились такие способности — случайность в чистом виде.

Педальный витреотом
В свое время у меня был знакомый укротитель хищников М. Багдасаров. Он говорил, что тигра научить ничему нельзя. Как создается номер? Животные ходят по вольеру, а дрессировщик смотрит на них и отмечает про себя, что тигр захочет сделать сам: например, один тигр любит пройтись по бревну, другой — прыгнуть через кольцо. Из этих компонентов собирается номер. Также и с человеком: если в первые годы жизни, предположим, руки не научились делать мелкие вещи, потом они уже никогда этого не смогут. Хирург — это комбинация рук и головы, и одно от другого отделить нельзя. Не дай Бог попасть к «супертеоретику», который все знает и ничего не умеет. Наоборот — тоже плохо, но менее опасно. Когда я знакомлюсь с молодым хирургом, я смотрю, как он садится за микроскоп, как берет в руки инструмент, как справляется с волнением…
— Когда Вы поняли, что Ваши руки могут пригодиться в медицине, а скажем, не в ювелирном деле?
— В медицину меня занесло, опять-таки, случайно. В конце второй четверти десятого, выпускного, класса, когда все уже бегали по подготовительным курсам, я еще не понимал, куда буду поступать. Более или менее отчетливо рисовалась перспектива биофака МГУ — хотелось заниматься живой клеткой, генетикой. Однако в одно прекрасное утро я проснулся «перепрограммированным»: пришло безоговорочное решение поступать в медицинский институт. Как, почему вдруг — не знаю. На первый экзамен по физике я ехал, не совсем точно представляя себе, где находится институт.
— Армия «светила» в случае непоступления?
— В июне мне исполнилось 18, и повестка уже была на руках.
— Стимул поступить более чем серьезный…
— Мне удалось договориться с военкоматом, и я получил возможность попробовать сдать экзамены. К счастью, попытка удалась.
— Традиционный вопрос: «Почему офтальмология?»
— Выбор специальности связан с моим первым браком с дочерью Л.В. Коссовского. Когда я пришел в эту семью, об офтальмологии имел самые смутные представления, но когда тесть, теща, жена и даже собака в доме — офтальмологи, и все разговоры вращались вокруг этой темы, мне деваться уже было некуда, и постепенно офтальмология меня затянула.
Где научиться «рукоделию»?
— Вы упомянули о возможном расширении сферы деятельности. Какие направления планируете развивать?
— Во-первых, я бы хотел, чтобы мой вклад в ежемесячный хирургический объем клиники не превышал бы 10%. То есть надо снижать собственные хирургические обороты, больше заниматься с молодыми хирургами, заняться созданием обучающих видеофильмов. Тем более что наша клиника уже не стоит на «одной ноге». В нашем коллективе работает потрясающий хирург-универсал Михаил Васильевич Ширшов. Хотя он пришел к нам уже готовым специалистом, но кое-что приобрел в смысле хирургии уже в наших стенах. Основная наша стратегия — выращивать специалистов в собственных стенах. Например, в области медикаментозного или лазерного лечения диабета и других заболеваний сетчатки в стране едва ли наберется пять специалистов уровня Натальи Константиновны Мазуриной. У нас вырос совершенно замечательный доктор, специалист по увеитам и воспалительным заболеваниям сетчатки — Наталия Андреевна Скворцова. Блестящим специалистом по мониторингу и лечению глаукомы стала Ольга Андреевна Манаенкова, а Валентин Валентинович Сосновский — прекрасным хирургом и ретинологом-энциклопедистом. Мы понимаем теперь, что нет необходимости кого-то искать на стороне, потому что есть свои специалисты высочайшего класса по разным направлениям. И особенно приятно, что они выросли именно в нашем Центре.
— То есть возможности клиники расширяются по мере профессионального роста ваших специалистов по той или иной офтальмологической специальности?
— Совершенно верно. Приходит к нам человек — и сразу видно, в каком конкретном направлении он хочет работать. Мы даем ему такую возможность: «подтягиваем» ресурсы, выделяем оборудование, площадь, и человек, совершенствуя свои навыки, развивает новую для клиники сферу деятельности.
— Какими качествами необходимо обладать, чтобы стать сотрудником «Клиники профессора Столяренко»? Кому Вы отдаете предпочтение: вчерашним выпускникам ВУЗа или докторам, обладающим определенным опытом работы?
— К нам приходили и вчерашние выпускники, и опытные врачи. Конечно, сейчас мы можем позволить себе брать на работу молодежь и, как говорится, «выращивать» ее. Однако частная клиника — не то место, где можно учиться «рукоделию». К слову сказать, это большая беда во всем мире: если человек еще не имеет никаких навыков, где он эти навыки может получить? В разных странах существуют различные решения, которые могут показаться циничными: например, многие молодые хирурги едут в Индию или Доминиканскую Республику. Там есть обучающие центры так называемого «hands on» формата. То есть они получают хирургические навыки, оперируя бедных людей — естественно, с меньшей долей ответственности. Конечно, муляжи, имитаторы, ветлабы позволяют овладеть базовыми навыками, но операционные симуляторы в подготовке витреальных хирургов — это игрушки, к реальной жизни не имеющие отношения. Доктор рождается в работе с живым человеком. Мне в свое время повезло, что я развивался в обычной областной больнице, где «окопной» работы для всех врачей было через край. Таких больниц еще много вдали от столиц, где идет бесконечный поток, скажем так, не VIP пациентов.
«Смотрю туда, где должна быть макула, а ее нет»
— Когда Вы почувствовали себя доктором? Получив диплом врача?
— Постоянно оглядываясь на себя прежнего, понимаю, что часто делал что-то не так, в какой-то ситуации был не прав, то есть у меня идет непрерывный диалог с самим собой. Когда начинаешь чувствовать ответственность за каждого пациента, тогда, наверное, можно считать себя доктором. В этом году в России вышел перевод книги английского нейрохирурга Генри Марша, которая называется «Не навреди». Ее должен прочесть каждый хирург. Насколько важно, чтобы врач порой в запальчивом стремлении что-то решить не навредил. Это — мудрость, к которой человек приходит во второй половине жизни. Порой возникают ситуации, когда видишь, что технически возможно, проведя ту или иную манипуляцию, поднять пациенту зрение процентов на десять. Но можешь и уронить все! Древний принцип «не навреди» — только один полюс жизни доктора. Другим полюсом должен быть лозунг «помоги». И только балансируя между этими полюсами, можно стать настоящим доктором.
— Помните свою первую операцию?
— В той ситуации можно было давать тюремный срок и Коссовскому, и мне. Я еще был студентом пятого курса, много ассистировал ему на операциях, часами просиживал вечером с операционным микроскопом, ковыряя кроличьи и коровьи глаза. И вот однажды он, только начав операцию, не говоря ни слова, тихо встал со своего места, жестом показал мне — «продолжай» и сел на мое место ассистента.