Если бы я могла еще раз прожить жизнь, я бы пожелала: «Только так»

А.П. Нестеров

7 декабря будет ровно год, как ушел из жизни академик РАМН Аркадий Павлович Нестеров, русский интеллигент, великий ученый, педагог.

Мы обратились к супруге А.П. Нестерова, академику РАМН Алевтине Федоровне Бровкиной с просьбой рассказать об Аркадии Павловиче как о Человеке. Алевтина Федоровна согласилась, хотя ей было совсем нелегко. Боль утраты еще не утихла, во время рассказа на ее глазах иногда блестели слезы. «Для меня это очень личное», – сказала Алевтина Федоровна после интервью.
А для нас это интервью – большая честь.

– Алевтина Федоровна, многие люди, которые в разные годы работали с Аркадием Павловичем, могут сказать: «Я горжусь тем, что я работал вместе с академиком Нестеровым». Вы прожили жизнь с Аркадием Павловичем. Вы гордитесь этим?

Знаете, много лет тому назад, это были 90-е годы, пришел ко мне один журналист брать интервью по какому-то поводу, и я бросила ему фразу, может быть легкомысленную, но бросила осознанно. Я и сейчас не боюсь ее повторить. «Душечка – это любовь…» Я вспомнила повесть Чехова неспроста. К героине можно по-разному относиться. Когда мы в школе учились, ее приспособленкой считали. Я помню, мы писали сочинение по этому произведению. Но как в школе тогда писали сочинения? Писали так, как нам преподносили. Но в 8, 9, 10 классах – молодые люди уже соображают, уже понимают. Если учителя уважаешь – принимаешь его концепцию. Преподавателем по литературе у нас была Раиса Павловна – блестящий педагог. Она научила нас любить литературу. Когда я выросла, встретила Аркадия Павловича, поняла: «Душечка – это добро, это истина, любовь…». Я всегда гордилась Аркадием Павловичем. А почему жена не может гордиться мужем? Если бы я могла еще раз прожить жизнь, я бы пожелала: «Только так».

У меня есть приятельница, недавно отпраздновали ее 90-летие. Я с ней начинала работать, у нее удивительно светлая голова. Как-то, много лет назад, мы с ней о мужьях говорили. Ее муж, Коля, Николай Александрович работал в союзном министерстве. Он называл меня своей второй женой. И когда я по делам появлялась в министерстве, он говорил: «О, пришла моя вторая жена». Там все глаза таращили. И Виктория однажды говорит мне: «Знаешь, Алюша, я настолько люблю Кольку, что мне даже страшно подумать сравнить его с другим мужчиной». Объяснять ничего не надо? Я целиком и полностью с ней согласна.

С любимой женой

Аркадий Павлович был ученым, кабинетным ученым, камерным. Он вообще был камерным человеком. Науке уделял много времени. Когда его спрашивали о хобби, он отвечал: «Глаукома и наука». На протяжении многих лет он был академиком, заместителем академика-секретаря и курировал Институт глазных болезней РАМН.

Он был настоящим человеком. Во-первых, всю свою жизнь (Аркадий Павлович чуть-чуть не дожил до 87 лет) он определял свое отношение к человеку не по принципу «нравится или не нравится его позиция», а по тому, как человек относится к делу. Чего у нас сегодня нет. Вы знаете, мне очень трудно говорить об Аркадии Павловиче, потому что он был для меня ВСЕ.

– Когда вы познакомились, вы уже были врачами.

Аркадий Павлович был профессором, я была кандидатом наук, работала здесь, на кафедре. Жили мы в разных городах, я в Москве, он в Казани, а познакомились мы в Волгограде на съезде. А потом все быстро закрутилось, завертелось на 44 года.

– А Вы слышали о профессоре Нестерове до того, как с ним познакомились?

Нет. Мы работали в разных научных направлениях. Просто одна моя коллега, зная, что я еду на съезд, попросила меня обратиться к нему с одной просьбой. Я не знала, кто он, какой он, попросила знакомых познакомить меня с ним. Меня и познакомили… На его и на мою голову…

А первое свидание…Мы с ним гуляли по набережной Волги, и он мне рассказывал, как сажать помидоры. От растерянности, наверное. А потом было много свиданий, и вся жизнь стала свиданием. Вся жизнь как свидание. И даже в последний день я спешила к нему как на свидание. Известие меня застало в машине. Позвонила врач и сказала… Вот так.

– Два академика в одной семье…

Вы знаете, в семье все зависит от женщины. Климат в семье зависит от женщины. Я дома была женой, а он – академиком. Когда наша внучка была маленькая, мы ее забирали на субботу-воскресенье к себе. Я на кухне готовлю обед, прошу ее: «Ален, иди дедушку позови». Она возвращается на кухню, палец в рот засунула, говорит: «Бабуль, дед там сидит за машинкой, а когда он работает, он – такой коварный!». Дома Аркадий Павлович был академиком. Для всех. То есть, в каком смысле академиком? Не то, чтобы какое-то чинопочитание. Просто мы все понимали, что он есть, поэтому старались создать дома соответствующие условия.

А что касается академика на работе, Аркадий Павлович был воплощением демократизма, которого так не хватает сейчас в нашей стране. Он к любому сотруднику относился с глубочайшим уважением. Это далеко не многим дано, понимаете?

Он был весь в науке на работе и дома. Был в меру рассеянным, при этом виртуозно водил машину. Когда он был за рулем, у него никогда не болела голова, вообще ничего не болело. Он прекрасно оперировал, блестяще оперировал, при этом мог выйти на работу в разных ботинках, если ему не подставишь одинаковые. Был у нас такой случай: однажды в министерство он отправился в разных ботинках в коричневом и бордовом. Был инициатором разработки микроинструментария по офтальмохирургии, когда стала входить в жизнь микрохирургия. Создал группу авторов, где каждый работал в своем направлении, за что они получили Премию Правительства России в 2000 году.

Аркадий Павлович всегда говорил: «Алюша, я узкошорный. У меня шоры на глазах. Если я о чем-то думаю, то я думаю только об этом». Он всегда смотрел в глубину, никогда не смотрел поверхностно.

Я нашла в его компьютере статью для вашей газеты, прочла ее и думаю: «Когда же он, уже немолодой, нездоровый человек это написал? А ему было почти 85 лет. Аркадий Павлович понимал, что больше позади, чем впереди, он подводил своеобразный итог: как началась глаукома, и к чему она сегодня пришла, и на чем врачу надо до сих пор фиксировать внимание, несмотря на множество направлений. Аркадий Павлович был очень щедрый человек, он дарил идеи направо и налево.

А сейчас все шпаги скрещивают, каждый Америку открывает, и каждый частности берет из этого. Оказывается, это все было. Правда, у меня элемент субъективизма есть, хотя я тоже кое-что понимаю в офтальмологии.

Ассистент кафедры глазных болезней Куйбышевского государственного медицинского института (1956—1964)

По натуре мы оба с Аркадием Павловичем очень политизированы. Иногда возникали споры и на медицинские темы, и наши позиции не всегда совпадали. Но у Аркадия Павловича было одно удивительное качество: он считал, что каждый человек имеет право на свое собственное мнение, которое надо, безусловно, уважать.

У него я очень многому научилась. Когда я была молодая, у меня все было только черным и белым. Других тонов не было, только хорошее и плохое, и вперед на баррикады – все! А он в «черном» умел находить полутона, которые можно было довести, если не до «белого» состояния, то до «светло-серого» в любом человеке.

Он умел признавать и свои ошибки. Я помню, были выборы руководства Института. Аркадий Павлович имел определенный вес как личность, ученый, как ответственный по Академии он курировал Институт. У него была своя кандидатура, это был его ученик, я придерживалась другой кандидатуры, и у нас дома по этому поводу скрещивались шпаги. Я доказывала свою точку зрения, он – свою. При этом оставался совершенно спокоен – не кипел, не кричал. Он приходит домой, я его спрашиваю: «Ты не передумал? Ну, тогда ты без обеда».

Прошел срок, этот новый руководитель, за которого выступала я, отчитывается на заседании Отделения клинической медицины. После отчета слово берет Аркадий Павлович: «Я был неправ». Это не каждому дано найти в себе силы сказать, что ты был неправ. У каждого из нас бывают какие-то научные завихрения, какие-то идеи, которые потом не подтверждаются, и он признавал ошибки. Сейчас мало таких людей. Это я говорю как сторонний наблюдатель, но не как жена.

– Как Аркадий Павлович воспринимал то положение, в котором оказалось здравоохранение после развала СССР?

Однажды он делал доклад по глаукоме и сказал: «В Советском Союзе была прекрасная система диспансеризации больных глаукомой». И этим все сказано. Профилактика и диспансеризация – без этого медицина не может существовать. И никто мне не докажет, что мы с вами должны сами себя лечить. Мы можем бегать по поликлиникам, измерять свое артериальное давление, но есть много болезней, которые появляются исподволь, которые очень долго сидят и развиваются с микросимптомами. Человек не замечает их, а потом – «Ах!», но слишком поздно. Диспансерное наблюдение с момента рождения до смерти, как это было в СССР. Родился ребеночек, его офтальмолог осматривал (я уж не говорю о педиатре), после выписки приходил домой, осматривал. Потом медицинское руководство решило, что это все лишнее. И что мы получили? Если до этого мы опухоли рано выявляли, то в течение большого отрезка времени (последние лет 15), больные стали приходить поздно. Теперь, слава Богу, хоть и не вернули пока детских офтальмологов в роддома, но стали рано осматривать детей, через 3 месяца. А то было решение: осматривать в год! Это же абсурд! Вообще государственная медицина должна вести человека. И затраты станут меньше, если мы будем вести здорового человека. А это означает настоящий диспансерный осмотр. И люди будут проверяться. Вообще-то, как правило, проверяются чаще люди мнительные. Одна моя знакомая дама, профессор, я очень люблю эту женщину, ей уже много-много лет, всю жизнь ищет у себя рак. Она скоро до ста лет доживет, а все рак у себя ищет. А бывает, что человек почувствует что-то, приходит, а уже поздно. А была бы активная диспансеризация, выявили бы болезнь на ранней стадии.

Во время выступления на конференции

Были мы как-то с Аркадием Павловичем в Баку на конференции, и нас встречал министр здравоохранения Азербайджана. Это было уже после развала СССР. Министр накануне прилетел из Японии и рассказывает, что японцы говорили о том, что самая лучшая организация здравоохранения была в Советском Союзе. Кстати, Аркадий Павлович всегда активно выступал за диспансеризацию. Он много лет в Москве возглавлял Городской глаукоматозный диспансер. Потом ученых переклинило: они решили, что не надо снижать давление, пусть развивается оптическая нейропатия, которую мы будем лечить. Бред какой-то. А в этой статье он расставил все точки над «i».