— Что было наиболее трудным в работе фронтовой медсестры?
— Все было трудным. Я ведь была совсем молодой девчонкой. Даже неловко об этом говорить, но я очень стеснялась, когда нужно было помыть раненого бойца… Особенно трудно было, когда первый раз пришлось производить эти гигиенические процедуры.
Конечно, приходилось преодолевать себя. Но работа медсестры являлась военной службой. Я делала все, что было необходимо.
Расскажу Вам еще об одном эпизоде. Однажды ко мне подходит раненый боец, узбек по национальности, показывает свою загипсованную руку и говорит: «Птах! Птах!» Я позвала врача. Никто не мог понять, что значит «птах» по-узбекски. По-русски боец не мог разъяснить свою жалобу.
Но мы, конечно, поняли, что у парня какие-то проблемы с загипсованной рукой, так как именно руку он нам показывал. А у него был огнестрельный перелом плечевых костей, и гипс представлял из себя так называемый «самолет» — сложная конструкция, где согнутая в локте рука фиксируется под прямым углом к телу и должна оставаться неподвижной. Снять гипс целиком было нельзя, был риск сместить осколки костей. Мы аккуратно в области раны вырезали отверстие в гипсе. Оказалось, что под гипсом завелись черви. Вообще-то, черви на раневой поверхности ускоряют заживление, но доставляют психологические страдания и дискомфорт (человек чувствует, что у него по ране ползают черви, и его это очень пугает, к тому же они вызывают зуд). Червей мы убрали, все простерилизовали, наложили гипсовую «заплатку». Парень дал понять, что теперь у него все отлично.
— Таким образом, всегда можно было объясниться и без языка?
— Уровень владения русским языком у многих бойцов из национальных республик на самом деле был слабым. Но мы всегда друг друга понимали.
— Когда Вы покинули госпиталь в Вологодской области?
— В конце 1943 года. Меня перевели в эвакогоспиталь № 2309 Ленинградского фронта. В этом госпитале меня, медсестру, назначили комсоргом госпиталя. Это была тогда очень важная работа, я отвечала за моральное состояние бойцов. Мне присвоили воинское звание «старшина медицинской службы». Я не только выхаживала раненых, но и занималась общественной работой.
Чем был примечателен фронтовой госпиталь № 2309? Сначала он располагался на станции Молочная в Ленинградской области. Потом вместе с наступающими частями Красной Армии он был переведен в город Выборг, взятый нашими войсками. Работа комсомольской организации госпиталя в конце войны была отмечена «Почетной грамотой» ЦК ВЛКСМ (Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза молодежи). Как комсорг я радовалась этому знаку отличия не меньше, чем своей личной награде — ордену Красной Звезды.
— Как пережила войну Ваша семья?
— Моей маме удалось в последний момент перед наступлением немцев эвакуироваться. Спешная эвакуация. Она была на работе, в железнодорожной медсанчасти. Был дан приказ: «Отправляться на вокзал». Она даже не успела домой зайти, вещи с собой взять. Поезд с эвакуированными направили в Вязьму, в Смоленскую область.
А туда уже немцы наступали. Потом она попала в Воронежскую область — и туда уже входили немцы. В общем, мамина эвакуация проходила очень тяжело и хаотично.
Но, в конце концов, мама оказалась в Ульяновской области, станция Майна, поселок Поповка-на-Гуще. Там она в течение всей войны работала в поликлинике медсестрой.
— У Вас была какая-то связь с мамой?
— Я ничего не знала о ней. Она ничего не знала обо мне. Жива ли мама? Где она? Удалось ли ей уехать из оккупированной фашистами Белоруссии? На все эти вопросы удалось получить ответ только после окончания войны.
Судьба старшей сестры Ирины (она на один год старше меня) сложилась трагически. Ей не удалось эвакуироваться. Фашисты начали отправлять жителей Белоруссии на принудительные работы в Германию. Иришу тоже погрузили в поезд. Но до Германии она не доехала. Еще на территории Белоруссии поезд попал под бомбежку. Сестра погибла. Об этом я тоже узнала только после окончания войны.
— Как сложилась Ваша жизнь после войны?
1950 г.
— Я демобилизовалась 21 сентября 1945 года. Вновь вернулась в родной институт, уже повзрослевшей, опаленной войной, но очень счастливой из-за наступившей мирной жизни.
Летом 1946 года в Крыму, в Феодосии, познакомилась со своим будущим мужем, военным инженером Михаилом Андреевичем Ярцевым. Старший лейтенант, прошел войну. Он в то время проходил военную службу в Москве, а я училась в Ленинграде. После этого мы долго переписывались, дружили.
Я ездила к нему в гости из Ленинграда в Москву. А поженились мы 30 января 1950 года. С этого времени я и стала жить в столице.
— Как Вы познакомились с мужем?
— Он отдыхал в Феодосии в военном санатории. А я жила совсем недалеко от санатория, у бабушки.
В санатории регулярно устраивались танцы. Познакомились на танцах. В день знакомства будущий муж проводил меня до дома. В это лето мы еще несколько раз вместе с ним ходили на танцы, гуляли по городу.
Семейная жизнь у меня была счастливая. Михаил был добрым, хорошим, достойным человеком. Мы любили друг друга.
— Как сложилась в Москве Ваша профессиональная жизнь?
— 21 сентября 1945 года я демобилизовалась и вернулась в институт на первый курс, так как все забыла. Пришла в сапогах и гимнастерке, больше ничего не было. Пришлось учиться и работать.
С 3-го курса получала Сталинскую стипендию, жила в общежитии. В институте много занималась научной работой, хотела быть фармакологом. Под руководством Сергея Викторовича Аничкова, академика АН СССР, написала очень хорошую работу, получила грамоту Министерства высшего и среднего специального образования, грамоту ЦК ВЛКСМ. В конце второго курса заработала Сталинскую стипендию. Обычная стипендия была 280 рублей, а Сталинская — 780. Несколько раз наш институт переименовывали. Мы поступали во Второй медицинский институт, через два года он стал называться Ленинградским санитарно-гигиеническим медицинским институтом. Мне предлагали перевестись в Первый медицинский институт, но я отказалась.
Я — сталинский стипендиат, зачем мне переходить в другой на 280 рублей? Так что я осталась, закончила его, конечно, с отличием.
С семи кафедр на меня пришли запросы. Но я хотела быть фармакологом. На последнем курсе я вышла замуж и должна была переехать к мужу в Москву. Девичья фамилия моя была Козловская, а диплом получала уже на фамилию Ярцева.
Во время вручения диплома я сидела в президиуме, все смотрят на меня, а моей фамилии, Козловская, в списке нет. И тут самой последней называют мою новую фамилию, такие аплодисменты были!
Сталинский стипендиат имел право распределиться куда угодно. Я бы, конечно, осталась в Ленинграде, но уехала в Москву к мужу.
У меня сохранились несколько рекомендательных писем, в частности, от Сергея Викторовича Аничкова, Героя Социалистического труда, академика большой Академии, иностранных академий, это был исключительный человек. Как и многие, он сидел в 1937 году в подвалах Лубянки, работал в «шарашке», вместе с другими учеными-заключенными выполнял какую-то научную работу. Он был большим патриотом Родины, вступил в партию, когда ему было уже 72 года. Он мне сказал: «Нонна, я вступаю в партию, чтобы никто не заподозрил меня, что делаю это в корыстных целях. Я уже всего достиг». Когда Сергей Викторович приезжал в Москву на сессию Академии, он мне звонил и приглашал на заседания. Как сейчас помню: ул. Солянка, дом 14.
…Приехала в Москву, у меня много рекомендательных писем, но мест в аспирантуре по специальности «фармакология» не было. Мой институтский преподаватель, профессор Павел Ефремович Тихомиров, советовал мне заниматься офтальмологией. «Глазные болезни, Нонна, — самая интересная медицинская специальность». Он учился у профессора М.И. Авербаха, в институте Гельм-гольца. Приезжаю на Садовую-Черногрязскую, а мне говорят, что без визы министра взять меня на учебу не могут, так как муж военный и в любой момент может покинуть Москву. На приеме у министра я добилась того, что меня приняли в ординатуру в институт Гельмгольца. А министром тогда был Белоусов Алексей Захарович, впоследствии ректор Московского медико-стоматологического института, где мне еще предстояло работать многие десятилетия.
Это была очень серьезная ординатура, в которой я проучилась три года. Полтора года работала в детском отделении, делала сложные операции, в том числе орбитотомию, центрацию орбиты. Моими наставниками были Е.А. Чечик-Кунина и И.С. Левин, очень хорошие люди и настоящие профессионалы.
…Я проработала в институте Гельмгольца 12 лет, и это было счастье. Но после ординатуры я просто не смогла работать в детском отделении. Представляете, ретинобластома, удален один глаз, надо удалять второй. Я плачу, не могу идти в операционную. Чечик-Кунина мне говорит: «Нонна, ты понимаешь, что ты спасаешь жизнь ребенка!» «Что это за жизнь, он же будет слепой», — отвечала я.
