Хотела быть фармакологом, а стала офтальмологом
21 сентября 1945 года я демобилизовалась и вернулась в институт на первый курс, так как все забыла. Пришла в сапогах и гимнастерке, больше ничего не было. Пришлось учиться и работать. Получала Сталинскую стипендию, жила в общежитии. Маленькая комнатка с печкой и трубой наружу. Однажды мы даже чуть все не отравились угарным газом. Мои девчонки были уже совсем никудышные, а я сумела доползти до двери, открыла ее и стала звать на помощь. Слава Богу, все остались живы-здоровы.
В институте много занималась научной работой, хотела быть фармакологом. Под руководством Сергея Викторовича Аничкова, академика АН СССР, написала очень хорошую работу, получила грамоту Министерства высшего и среднего специального образования, грамоту ЦК ВЛКСМ. В конце второго курса заработала Сталинскую стипендию. Обычная стипендия была 280 рублей, а Сталинская – 780. Несколько раз наш институт переименовывали. Мы поступали во Второй медицинский институт, через два года он стал называться Ленинградским санитарно-гигиеническим медицинским институтом. Мне предлагали перевестись в Первый медицинский институт, но я отказалась. Я – сталинский стипендиат, зачем мне переходить в другой на 280 рублей? Так что я осталась, закончила его, конечно, с отличием.
С семи кафедр на меня пришли запросы. Но я хотела быть фармакологом. На последнем курсе я вышла замуж и должна была переехать к мужу в Москву. Девичья фамилия моя была Козловская, а диплом получала уже на фамилию Ярцева. Во время вручения диплома я сидела в президиуме, все смотрят на меня, а моей фамилии, Козловская, в списке нет. И тут самой последней называют мою новую фамилию, такие аплодисменты были!
Сталинский стипендиат имел право распределиться куда угодно. Я бы, конечно, осталась в Ленинграде, но уехала в Москву к мужу. У меня сохранились несколько рекомендательных писем, в частности, от Сергея Викторовича Аничкова, Героя Социалистического труда, академика большой Академии, иностранных академий, это был исключительный человек. Как и многие, он сидел в 1937 году в подвалах Лубянки, работал в «шарашке», вместе с другими учеными-заключенными выполнял какую-то научную работу. Он был большим патриотом Родины, вступил в партию, когда ему было уже 72 года. Он мне сказал: «Нонна, я вступаю в партию, чтобы никто не заподозрил меня, что делаю это в корыстных целях. Я уже всего достиг». Когда Сергей Викторович приезжал в Москву на сессию Академии, он мне звонил и приглашал на заседания. Как сейчас помню: ул. Солянка, дом 14.
…Приехала в Москву, у меня много рекомендательных писем, но мест в аспирантуре по специальности «фармакология» не было. Мой институтский преподаватель, профессор Павел Ефремович Тихомиров, советовал мне заниматься офтальмологией. «Глазные болезни, Нонна, – самая интересная медицинская специальность». Он учился у профессора М.И. Авербаха, в институте Гельмгольца. Приезжаю на Садовую-Черногрязскую, а мне говорят, что без визы министра взять меня на работу не могут, так как муж военный и в любой момент может покинуть Москву. На приеме у министра я добилась того, что меня приняли в ординатуру в институт Гельмгольца. А министром тогда был Белоусов Алексей Захарович, впоследствии ректор Московского медико-стоматологического института, где мне еще предстояло работать многие десятилетия.
19 лет настоящего счастья
Это была очень серьезная ординатура, в которой я проучилась три года. Полтора года работала в детском отделении, делала сложные операции, в том числе орбитотомию, центрацию орбиты. Моими наставниками были Е.А. Чечик-Кунина и И.С. Левин, очень хорошие люди и настоящие профессионалы.
Хорошо помню многих своих больных. Однажды к нам поступила Олечка Бубнова из Рязани. В карте было написано «ретинобластома», злокачественная опухоль. Раньше при таком заболевании мы практически ничего не могли сделать, только рентгенотерапия (значительно позже появилась коагуляция) или энуклеация. В наше детское отделение часто поступали больные с двухсторонними ретинобластомами. Итак, у Олечки Бубновой в карте диагноз «ретинобластома», значит, надо удалять глаз. Но я настаивала, что это не ретинобластома, а ретинит Коатса. Я много читала, изучала атласы, насмотрелась на ретинобластомы. Поэтому была уверена, что у девочки ретинит Коатса, обычное одностороннее заболевание. В результате – у Оли был сохранен глаз. Потом она приезжала ко мне с папой, благодарили меня, а знаете, как приятно доктору слышать слова благодарности? Была у меня еще девочка Катя, никогда не забуду. Ее глаз выглядел просто ужасно – опухоль зрительного нерва. Мы лечили девочку вместе с Исааком Соломоновичем Левиным. Мы сделали орбитотомию, удалили опухоль, а глаз репонировали на место. У Кати остался свой глаз, он не видел, но он свой, мышцы двигаются. Помню, я уже работала у С.Н. Федорова в 81-й больнице, заехала в институт Гельмгольца, а мне кричат: «Нонна Сергеевна, мы с Катей приехали!» Приехала Катя, уже взрослая, с папой. У нее начал немного косить глаз, и они приехали сделать операцию. «Мы Вас всегда вспоминаем», – сказала девочка.
Помню одного мальчика, его звали Владимир Владимиров из города Владимира. В их семье было пятеро детей, и все рождались с синдромом Марфана. Со стороны глаз у них часто выпадали хрусталики в переднюю камеру, что требовало операции. Сами мы не могли его прооперировать, и мальчика отправили в Одессу. Там операцию сделали, но неудачно, и Володя потерял глаз. Зарабатывал мальчик тем, что играл на гармошке на свадьбах. Мне его мама часто писала письма. Но вот пришло письмо, где она сообщила, что Вова умер. После гриппа случилось осложнение на сердце…
…Я проработала в институте Гельмгольца 19 лет, и это было счастье. Но после ординатуры я просто не смогла работать в детском отделении. Представляете, ретинобластома, удален один глаз, надо удалять второй. Я плачу, не могу идти в операционную. Чечик-Кунина мне говорит: «Нонна, ты понимаешь, что ты спасаешь жизнь ребенка!» «Что это за жизнь, он же будет слепой», – отвечала я.
Перешла я в консультативную поликлинику. Это был 1953 год, гонения евреев. Александр Васильевич Рославцев, директор института, высокопорядочный человек. Он предложил переименовать поликлинику имени Авербаха в глазное отделение районной поликлиники № 7. При этом она оставалось институтской поликлиникой. Мы продолжали работать вместе с Анной Марковной Кендель, Марией Наумовной Островской, Фрадой Григорьевной Бронштейн, Марком Григорьевичем Розенцвейгом, Яковом Леонидовичем Баевским, Дарьей Григорьевной Миркиной, Любовью Борисовной Белоусовой. Все они были опытнейшие консультанты, грамотные доктора. Меня сделали заведующей поликлиникой, и я была счастлива, что со мной работают такие люди. У меня в подчинении было 75 человек, 25 врачей, в поликлинику приезжали со всех концов страны, и Ксения Васильевна Трутнева, будущий директор института, работала у меня в кабинете на приеме иногородних.
На территории института, как Вы знаете, жили люди, в том числе профессора, министр Чикин с семьей. Я предложила А.В. Рославцеву переселить жильцов института. В то время я была членом избирательной комиссии по выборам в Верховный Совет РСФСР, позже – по выборам в Верховный Совет СССР. Зачем я это хотела сделать? Институт наш всесоюзный, приезжали пациенты со всех концов СССР, на конференции съезжались профессора, известные ученые, а во дворе матрасы сушатся, белье висит на веревках, подштанники. Чтобы пройти в хирургический корпус, надо было пройти через двор, а там – представьте, это все. Мы пошли в Моссовет, горком партии, в результате – жильцов, к их радости, расселили. Меня за это все очень благодарили.
В поликлинике был огромный зал, где раньше стояли столы и врачи вели прием больных, в моем распоряжении был дежурный кабинет, комната с диванчиком, где можно было оказать человеку помощь, если ему вдруг становилось плохо, была амбулаторная операционная, прекрасная процедурная, отдельный кабинет для иногородних больных. Огромный зал был поделен на приемный покой, регистратуру, в углу был мой кабинет. У зала были высоченные потолки. Я предложила А.В. Рославцеву разделить зал по высоте на два этажа. Предложение было принято, и по моему проекту позже сделали второй этаж и организовали несколько дополнительных кабинетов и большой конференц-зал.
В 1960 году Александр Васильевич Рославцев несколько раз предлагал мне стать главным врачом института, но я не соглашалась. Я жила за городом, прописку в Москве в то время получить было нельзя. Мне сначала предложили комнатку, где жила Э.Ф. Левкоева. Если бы я согласилась ее занять, могла получить московскую прописку. Я ответила А.В. Рославцеву, что приехал Э.С. Аветисов с двумя детьми и женой, терапевтом, у них ни кола ни двора, и лучше эту комнату передать им. Я уговорила директора назначить Эдуарда Сергеевича на должность главного врача. Жена Э.С. Аветисова, Амалия Семеновна, стала заведующей терапевтическим отделением в поликлинике. А мальчики жили в той комнате, где должна была жить я. Вскоре мне предложили перейти работать на кафедру глазных болезней Московского государственного стоматологического института.
Кафедра глазных болезней
Предложение я приняла и перешла ассистентом на кафедру глазных болезней. Заведовала кафедрой Зинаида Александровна Каменская, замечательный, образованный человек, но она вскоре умерла, и заведующим стал А.В. Рославцев. Защитилась я поздно. Три раза начинала работу над диссертацией, но то болела, то рожала, то мне самой не нравилось, и я переписывала почти готовую работу.
– В те годы просто так не защищались…
– Я говорила себе: «Пока не буду досконально знать глазные болезни, на сцену не полезу». Тема диссертации касалась глаукомы. Я этим заболеванием занимаюсь с 1950 года.
– Вы на кафедре с 1962 года. В прошлом году исполнилось 50 лет...
– Вы правы, более полувека на одном месте. Когда заведующим стал Святослав Николаевич Федоров, он многое не знал из того, что делается на кафедре. Он мне как-то сказал: «Ты взрослая – ты и руководи, ты завуч – ты и отвечай. Ко мне только при необходимости». Так и получилось, что практически вся работа кафедры лежала на мне. 11 лет я была заместителем сек-ретаря партийной организации лечебного факультета института. Это было становление факультета, очень ответственный период. Много лет я была парторгом кафедры, членом методической комиссии Минздрава СССР, которой руководил профессор Ковалевский. Приходилось выполнять кучу обязанностей. А Федоров мне часто говорил: «Пиши докторскую».
– Нонна Сергеевна, Вы воевали за будущее страны. Но вот наступило ее настоящее. Вы сожалеете о том, что происходит в стране. Есть ли надежда, что все-таки когда-нибудь станет лучше?
– У меня нет надежды. Людей сейчас интересуют только деньги. Я никогда не была богатой, но всегда была готова все отдать. Помню, как перед обменом денег люди носились, покупали хомуты и прочую ерунду. А мама мне говорила: «Нонна, у нас с тобой триста рублей, нам нечего волноваться». Мы так часто теряли деньги, но никогда об этом не жалели.
– Нонна Сергеевна, какие у Вас есть награды?
– Госпиталь в Выборге, где я работала, получил почетную грамоту ЦК ВЛКСМ. Наверное, в этом есть и моя заслуга. Грамотой наградили и меня. Кроме того, у меня Орден Красной Звезды, Орден Отечественной войны II степени, медаль «За победу над Германией», медаль Жукова, три года назад я получила Орден Дружбы, есть медаль «За заслуги перед отечественным здравоохранением», почетный знак «Заслуженный врач Российской Федерации»… «Красную звезду» в госпитале получили всего три человека: главный хирург, замполит и я. Тогда, в годы войны, это была большая честь. А ведь как часто было на фронте: человек попал на передовую и в бою успел побывать только один раз. Его ранили, он инвалид, участник войны, но он не успел увидеть того, что видели мы… Слава Богу, что жив остался.
Медали «За заслуги перед отечественным здравоохранением» вручали в концертном зале «Россия». Эту медаль тогда получили академик РАМН Евгений Иванович Соколов, ныне покойный профессор Алексей Иванович Дойников и я. Выходя на сцену, я очень волновалась, но как мне показалось, мне аплодировали очень активно.
– Вы автор более двухсот статей, книг, подготовили 22 учебно-методических пособия. Над какой книгой Вы сейчас работаете?
– У меня три учебника, несколько глав я написала в учебник под редакцией профессора В.Г. Копаевой, участвовала в создании трехтомника по офтальмологии, я одна из соавторов монографии совместно с профессором Н.А. Гавриловой, академиком А.И. Мартыновым, профессором А.М. Мкртумяном, профессором Х.П. Тахчиди «Офтальмопатология при общих заболеваниях». Участвовала в создании книги «Поражение органа зрения при инфекционных заболеваниях», эту книгу мы подготовили вместе с Н.Д. Ющуком, Ю.Я. Венгеровым, Н.А. Гавриловой, М.В. Нагибиной. Все свои работы до последней буквы я писала сама, от руки. Так что совесть моя чиста. Сейчас я работаю над книгой, которая называется «Из истории офтальмологии». В книге я рассказываю в том числе и о тех людях, с которыми была лично знакома.
– Нонна Сергеевна, Вы не пробовали считать, сколько студентов, ординаторов, аспирантов прошли через Ваши руки?
– Ой, очень много! У меня столько учеников, многие стали известными учеными.
– Не могу не спросить, что для Вас значила личность Святослава Николаевича?
– Очень большая личность, необыкновенная. Такого человека я больше в своей жизни не встречала. Это человек, который для дела шел на все. У него необыкновенно работала голова, память была необыкновенная, нахальство – необыкновенное. Он всегда меня наставлял: «Первым делом спроси у больного, что он может сделать для института». Часто мне приходилось с ним спорить, не всегда я соглашалась с его мнением. Федорову это не больно нравилось, поэтому он долго не давал мне «доцента». Но он болел за дело, как никто другой. «Чем мы оперируем? Топорами?» – возмущался он, и очень скоро появился первоклассный инструментарий. А как он бился за хрусталики? Если бы не Аграновский, неизвестно, чем бы закончилась вся эта эпопея. Анатолий Аграновский очень помог Федорову своей статьей. Виталий Николаевич Архангельский, главный офтальмолог Минздрава СССР в 60-е годы, был непримиримым противником хрусталиков, считая, что инородному телу не место в человеческом глазу. Много спорила с Федоровым по поводу кератотомии. Помните, здесь стояли толпы людей? Я ему говорила: «Святослав Николаевич, эта операция только по показаниям. Вы подумайте, это же роговая оболочка, прозрачная ткань». Заживает она не через день-два, рубец появляется через 7 и более лет. С роговицей нельзя было так обходиться. Спорила с ним насчет конвейера, приводила в пример Райкина, когда один пришивает пуговицу, другой – рукав, третий – карман. Но осложнений, слава Богу, не было. И он почти всегда был прав.
– Вы не сожалели о том, что ушли из института Гельмгольца и что жизнь свела Вас с Федоровым?
– Никогда не сожалела. Я уважала Святослава Николаевича за то, что он всегда стремился к чему-то новому.
– Спорили с ним на политические темы?
– Иногда приходилось, но я знала, что это бесполезно.
– Ваша семья потеряла практически все после революции. Не было обиды на Советскую власть?
– Несмотря на то что и вправду все потеряли, мама всегда мне говорила: «Нонна, Советская власть – самая правильная власть». Беда в том, что вокруг множество неграмотных руководителей. Когда по телевизору передавали выступления наших генсеков, мама, выпускница Мариинской гимназии, прекрасно говорившая на нескольких языках, не могла это все видеть и слышать. «Самая правильная власть, но нужны грамотные руководители», – говорила мама и была права.
– С высоты своего опыта, что бы Вы пожелали молодым людям?
– Мне приятно осознавать, что в своей жизни я сделала много хорошего людям. У меня был прекрасный муж, очень порядочный человек… А люди должны любить друг друга, не делать пакости, а только добро. Понимаете, доброта – самое главное. Только тогда люди будут здоровы, счастливы, и все у них будет хорошо.
08.04.2013
Беседу вела Лариса Тумар
Интервью подготовил Сергей Тумар
Фото из личного архива Н.С. Ярцевой
Страницы: 1 2