— Ваши слушатели в основном люди, мотивированные на учебу?
— Среди слушателей, повышающих квалификацию, есть те, кто пришли учиться, и те, кто «все знает». Первые сразу открыты. Они действительно многое знают, хотят еще больше узнать; у них есть практические наработки, они мгновенно включаются в работу, с интересом слушают лекции, задают уточняющие вопросы. Среди другой категории слушателей, которые пришли к нам с установкой, что «я все знаю», процентов 10-15% (далеко не все) так немного в стороне и остаются. Большинство из так называемых «первичных» слушателей к концу курса влюбляются в профессию, понимают, что это сложно, но в финале — результат: благодарность человека, обратившегося за помощью. Многие наши слушатели, особенно первичные, в первые дни ощущают некоторую растерянность: оказывается нужна анатомия, физиология, геометрическая оптика… Мы спокойно, шаг за шагом, раскладываем «по полочкам» непонятные темы, и все встает на свои места. А потом из них получаются прекрасные оптометристы. Отвечая на Ваш вопрос, скажу, что в основном люди приезжают с большим желанием учиться, приобрести специальность, утвердиться в ней.
— В течение нескольких дней мы наблюдали, с каким интересом участники проекта «День зрения» посещали практические занятия по ретиноскопии, которые проводили немецкие коллеги. Как Вы это можете объяснить?
— Главное, на мой взгляд, заключается в том, что ретиноскопию можно проводить с узким зрачком. В соответствии со стандартом, существующим в детской офтальмологии, мы всегда, особенно при первичном обследовании, расширяем зрачок и при помощи скиаскопических линеек проводим обследование. У взрослых пациентов расширить зрачок и провести скиаскопию всегда было проблематично, и «взрослые» офтальмологи далеко не всегда владели этим методом. Теперь с помощью ретиноскопа мы можем проводить фактически ту же скиаскопию, но с узким зрачком. Кроме того, скиаскопия (ретиноскопия) входит в перечень манипуляций, которые должен выполнять специалист.
— Это не означает, что наши врачи несколько отстают от своих немецких коллег?
— Нет. Вы знаете, в очковой коррекции мы не ограничены в дизайнах, но некоторые наши доктора не привыкли делать тесты, забывая о том, что твоя конкурентоспособность в первую очередь зависит от того, что ты умеешь делать. Если доктор способен проверять остроту зрения только с помощью таблицы Сивцева-Головина и быстро выписать очки, к нему пациенты не пойдут. А если пациенту необходимы прогрессивные очки, сложные виды коррекции? В этом случае понадобится более полное, качественное обследование с использованием сложного оборудования. Вы потратите на уточнение зрения больше времени, выпишите оптимальную очковую коррекцию с учетом зрительных предпочтений конкретно для данного человека, при этом клиент готов заплатить 35-40 тыс. за очки, а вы соответственно получите материальное вознаграждение. Мне довелось побывать в Мюнхене, послушать доклады немецких коллег, и я сделала для себя вывод, что мы вовсе не отстали, а если и было отставание по каким-то направлениям, мы его преодолеваем, причем семимильными шагами. Даже в небольших городах (я уже не говорю о Москве, Санкт-Петербурге и т.д.) считается неприличным, если ты не провел необходимые тесты при назначении очков.
Что касается контактной коррекции, лечебные линзы я стала применять в 1989 году; мы с 1985 г. занимаемся подбором контактных линз у детей. Самому маленькому ребенку, которому я подбирала линзы, было 8 месяцев. Он появился на свет с врожденной катарактой, был прооперирован и направлен с диагнозом «бинокулярная афакия» на контактные линзы.
— Елена Ивановна, Вы — врач с огромным опытом работы, теперь уже и опытный педагог. Что бы Вы изменили в медицине, если бы представилась такая возможность?
— Если говорить о преподавании в высшей школе, то преподают хорошо, на высоком уровне. На первом этапе я бы, наверное, материально поддержала способных молодых специалистов, окончивших институт, чтобы они не уходили из специальности, что, к сожалению, часто происходит. Также необходимо, как мне кажется, разработать стандарты для тех медработников, которые работают «на земле», и прописать, в частности, такой пункт, как «обоснованность назначения консультаций». Раньше это был вопрос времени — «попасть — не попасть», сейчас это — и вопрос времени, и вопрос денег. Многие пациенты просто не обращаются к врачам до тех пор, пока не наступает критическая ситуация… Сегодня руководители предприятия обязаны оплачивать диспансерное обследование сотрудников. Но механизм прохождения диспансеризации требует оптимизации. Люди вынуждены тратить на нее по несколько дней.
Возвращаясь к Вашему вопросу, на мой взгляд, главное — материальная поддержка молодых докторов: их зарплата просто мизерная, и часто талантливые ребята не от хорошей жизни меняют профессию, а отечественная медицина теряет прекрасных врачей. И, кроме того, — увеличить время приема в поликлинике минимум до 30 минут. Нынешних 8 минут от силы хватает на «поздороваться, попрощаться и заполнить карту».
— Где Вы черпаете свою энергию?
— Ответ очень простой: главное, чтобы нравилась работа.
— Если не доктором, кем бы Вы могли стать?
— Все равно стала бы доктором. Я — врач в третьем поколении. Мои родители могут служить примером того, какими должны быть доктора. Мама работала инфекционистом в детском стационаре. Папа в 1943 году окончил Томский медицинский институт, и сразу — на фронт. Его отца, моего деда, умнейшего человека, репрессировали за то, что не позволял председателю колхоза — горькому пьянице — пропивать народные деньги. Деда вместе с семьей, где было 5 детей, сослали зимой на санях в Томскую область в глухое село. Папа прекрасно разбирался в математике, но точные науки исключались, и из ВУЗов разрешались «либо пед, либо мед». Папа выбрал медицинский, поступил (в случае неудачи ему пришлось бы возвращаться к месту поселения), учился отлично, получал Сталинскую стипендию, которую почти полностью отправлял родителям. На фронте папа был военврачом, лечил раненых, однажды его чуть не убило. Он был награжден орденами и медалями. Папа работал до 80 лет, занимал высокую должность, по выходным бегал на лыжах. До сих пор дочка вспоминает, как они с дедом ходили на лыжах по 10 километров. Так я и выросла во врачебной семье, где всегда много работали, жили на зарплату. Я и представить себе не могла, как можно обустраивать свою жизнь с помощью каких-то иных средств. И папа, и мама ОЧЕНЬ доброжелательно относились к людям. Так что для меня не могло быть иной дороги, кроме медицины.
— Для Вашей дочери выбор профессии врача тоже был осознанным?
— Да, это был осознанный выбор, хотя она не офтальмолог, а дерматолог.
— Ваш девиз по жизни?
— Пожалуй… «несмотря ни на что, идти вперед».
— Что Вы больше всего цените в Ваших коллегах?
— Профессионализм и порядочность.
— Что не сможете простить людям?
— Не прощу предательства. Ну, надо же, все вам рассказала, это — мой главный недостаток! (Смеется).
— Что бы Вы хотели пожелать молодым специалистам, молодым врачам?
— Целеустремленности, упорства в достижении цели. НЕ НАВРЕДИ! Есть поговорка: «Как корабль назовешь, так он и поплывет».
— Есть люди, которые являются для Вас примером служения профессии?
— Да. Это, безусловно, мои родители. Я никогда не слышала в доме разговоров на меркантильные темы: что-то купить или достать. У нас постоянно кто-то жил из родни, а родители никогда никого не обсуждали и не осуждали. В 1946 году, когда папа вернулся с фронта, их поселили в трехкомнатную квартиру, где жили еще две семьи: еврейская и украинская. Родители с ними очень дружили, и однажды я спросила у папы: «Пап, а они нам какая родня?» Каково же было мое недоумение, когда я услышала, что они нам вовсе не родня. Но по жизни они были как родные.
— Какая Ваша главная черта характера?
— Ой, о себе говорить трудно, Вам, наверное, виднее. Вы знаете, я — близнец, а им свойственна двойственность натуры. Конечно, человек с возрастом меняется, но желание помочь людям всегда было и останется на всю жизнь...
— Благодарю Вас за интересную беседу!
Беседу вела Лариса Тумар
22 мая 2015
Страницы: 1 2