— Но Вы стали не просто практикующим врачом, но также известным учёным, создателем научной школы. Какие научные цели Вы ставили перед собой?
— Я специально не ставила и не ставлю перед собой никаких научных целей. Все цели и задачи ставит сама жизнь. Все мои научные работы — это стремление обобщить практический опыт врача. Моя кандидатская диссертация, защищённая в 1965 году, посвящена флебографии при заболеваниях орбиты. То есть эта диссертация помогает диагностировать заболевания орбиты. Она и сейчас продолжает оставаться актуальной. Докторская диссертация 1970 года посвящена комплексному лечению заболеваний орбиты.
Вы упомянули о научной школе. Я не ставила перед собой такой цели: создать новую научную школу. Но, с другой стороны, как я уже упоминала, офтальмоонкология — это чрезвычайно обширная область. Возникающие опухоли очень разнообразны. В этой сфере просто невозможно, чрезвычайно неэффективно работать в одиночку. Необходимы помощники. Необходимо распределить работу, возложить её на разные плечи.
Когда я в 1970 году пришла работать в Институт глазных болезней им. Гельмгольца, то там не было отделения офтальтальмоонкологии.
— Вы стали его создателем.
— Я стала его создателем, а руководство Института и союзного Министерства здравоохранения меня поддержало. Честь им и хвала!
— Вам нравится быть наставником? Нравится работать с учениками?
— Нравится при одном условии: молодой учёный должен сочетать творческий подход и готовность к рутинной, порой монотонной, тяжёлой работе. Я родилась в год Лошади. Сама пашу как лошадь. И ученики тоже должны пахать. Тогда мы сработаемся!
— Как бы Вы могли охарактеризовать уровень оказания специализированной помощи онкологическим пациентам в нашей стране?
— Это глобальный вопрос, на который сложно дать однозначный ответ. В целом мне думается, что квалифицированных специалистов в этой области, способных грамотно провести соответствующие операции и обеспечить послеоперационное сопровождение, у нас достаточно.
В сфере офтальмоонкологии Россия может обеспечить уровень специализированной помощи, не уступающий ведущим державам мира. Главная проблема у нас в другом: злокачественные и доброкачественные опухоли век, конъюнктивы, роговицы, орбиты, а также внутриглазные опухоли выявляются у нас слишком поздно.
Для того чтобы выявить соответствующие заболевания, необходимо проводить массовую диспансеризацию, должны качественно работать врачи-офтальмологи первичного звена, а также врачи общей практики.
Что у нас происходит? 75% пациентов с офтальмоонкологической патологией обращаются к врачу с запущенными стадиями заболевания. Это относится даже к опухолям кожи век, которые можно выявить невооруженным взглядом. Что означает позднее выявление онкологической патологии? Это вопрос риторический. Не нужно быть медиком, чтобы понять, что позднее начало лечения при любых онкологических заболеваниях, в том числе и органа зрения, несёт в себе не только угрозу зрению, но смертельную опасность.
Нужно бить в набат, слыша эти цифры! Разумеется, ответственность за эту ситуацию несут не только медики и организаторы здравоохранения, но и сами пациенты. Немало людей безответственно относятся к собственному здоровью.
Хотела бы также сказать, что в советское время цифры были иными. В то время большинство офтальмоонкологических заболеваний выявлялось на ранних стадиях.
Медицинская наука идёт вперёд, но чтобы пациент смог воспользоваться этими достижениями, необходимо своевременно начинать лечение. При своевременном начале лечения мы можем гарантировать отличные результаты.
— При любых опухолях органа зрения?
— Опухоли, как я уже упоминала, очень разнообразны. Но если вовремя начать лечение, то со всеми опухолями можно справиться, для любой патологии разработаны эффективные методики лечения.
— В последнее время в профессиональной среде много говорится об «органосохранных операциях» при офтальмоонкологической патологии.
— Здесь необходимо рассматривать каждый конкретный случай. Но при больших внутриглазных опухолях, как правило, необходимо удаление глаза. Пока не существует других технологий, позволяющих избежать подобного развития событий.
— Существуют ли различия в подходах к лечению в России и за рубежом?
— Методики лечения, применяемое оборудование идентичны.
— Не секрет, что в последние годы интерес к офтальмоонкологии среди российских офтальмохирургов продолжает расти. Вас радует эта тенденция?
— В чём-то радует, в чём-то огорчает. Онкологические операции можно назвать «престижной» областью офтальмохирургии.
И целый ряд амбициозных коллег стремится проявить себя в этой сфере, не обладая соответствующими знаниями и навыками. Среди офтальмохирургов кое-кто переоценивает свои возможности!
Это ведь сложнейшие операции! Например, что такое операция на орбите? Счет идет на миллиметры. Там проходит зрительный нерв. Там размещаются шесть мышц, отвечающих за подвижность глаза. Двигательные и чувствительные нервы, вены, артерии и клетчатка орбитальная.
О себе могу сказать. Перед тем как начать оперировать на людях, я тренировалась на… трупах. Ходила в морг и там делала сложные операции, оттачивала технику.
Недавно мне довелось изучать документы, касающиеся деятельности коллеги из одного из регионов. Он проводил операции якобы «по методу Бровкиной», как было написано в истории болезни. У меня не было возможности провести осмотр пациентов этого «горе-врача». Но после знакомства с протоколом лечения можно было сделать однозначный вывод. Речь идёт о дилетанте, желающем потешить своё самолюбие…
— Наверное, речь идёт о единичных случаях.
— Такие случаи способны дискредитировать нашу профессию. Почему это происходит? Человек может быть ярким, талантливым, но не способным к тяжёлой, ответственной, рутинной работе. Хочется быстрее получить результат, быстрее начать делать сложные операции. А потом страдают пациенты!
Бывают и другие ситуации. Офтальмохирург — опытный, грамотный. Вроде бы всё отлично? Но он применяет сомнительную методику операции. Эта методика лично ему кажется предпочтительной, но она неэффективна, по сути, ошибочна. Существует много разрешённых, но бесполезных и даже вредных лекарств.
Например, сейчас я работаю над статьёй, доказывающей, что внутриглазную меланому нельзя удалять по частям. Это можно делать только целиком. Нельзя меланому «кромсать по кусочкам»!
— Получается, что опасность представляют не только врачебные ошибки, но и сомнительные методики лечения.
— Именно так и есть! К счастью, с ошибками приходиться сталкиваться сравнительно редко. Но спорных методик довольно много. Например, локально-лучевая терапия при внутриглазных опухолях не вызывает возражений ни у кого из профессионалов. А вот различные методики интравитреальной хирургии становятся поводом для бурных дискуссий.
Это не сугубо российская, а общемировая ситуация. Я бы сказала, что речь идёт о психологической проблеме. Разумеется, для развития науки необходим эксперимент.
Врач — это учёный. Но, с другой стороны, никакой эксперимент не может подвергать риску конкретного пациента. И в этом плане я — неисправимый консерватор. Безопасность и благополучие конкретного пациента для меня гораздо важнее, чем научный поиск. Нельзя забывать о главном врачебном принципе: «Не навреди!»
О Российской академии наук
— В 2000 году Вы стали членом-корреспондентом Российской академии медицинских наук, в 2005 году — действительным членом. В 2013 году произошло объединение РАМН с Российской академией наук и Вас избрали академиком РАН. Как Вы оцениваете роль РАН в современной российской жизни. Что для Вас значит быть академиком?
— Давайте спросим себя: что такое РАН? Это не общественная организация, не клуб учёных (как утверждают некоторые ретивые журналисты и эксперты), а важная государственная структура.
Академия наук была создана по распоряжению императора Петра I в 1724 году.
И с этого времени именно РАН стала главным научным центром страны. Без Академии наук в её нынешнем виде существование российской науки просто невозможно.
Есть такое популярное выражение: кто не хочет кормить свою армию — будет кормить чужую. А про Академию наук я бы сказала так: кто пытается разрушить национальную Академию наук — рискует оказаться во второсортной, отсталой стране.
Это не вопрос личных амбиций академиков и сотрудников академических институтов! Именно РАН как государственная структура несёт ответственность за развитие и преумножение научного потенциала России. Это огромная ответственность. И для реализации этой задачи Академии необходимо иметь соответствующие полномочия, ресурсы и т.д.
— Вопрос состоит в том, сможет ли Академия справиться с решением этой масштабной задачи, учитывая её нынешний статус. Не вполне понятны взаимоотношения РАН и ФАНО (Федерального агентства научных организаций).
— Давайте разберёмся в нынешней ситуации! Изначально идея состояла в том, чтобы ФАНО стала хозяйственной и аудиторской организацией. Академические институты и другие структуры РАН обладают обширной недвижимостью, участками земли, дорогостоящим оборудованием. Необходимо было подсчитать, сколько имеется в академических институтах столов, сколько стульев и кресел… В каком состоянии находятся эти столы, стулья и кресла.
— Получается, что ФАНО — это свое-образный «всероссийский научный завхоз»?
— Изначально так и задумывалось. А что получилось в итоге? Давайте представим себе ситуацию, что некая контора решила нанять себе завхоза (как сейчас модно говорить «менеджера») — человека, отвечающего за организацию работы: ремонт и обслуживание оргтехники, покупку бумаги и картриджей для компьютера, самих компьютеров и специальной аппаратуры и техники.
Но этот завхоз быстро освоился на новом месте. И ему уже стало мало быть просто завхозом (вполне почётная, уважаемая должность). Нашему завхозу захотелось стать генеральным директором, а фактически собственником данной конторы. Именно завхоз теперь стал решать, чем заниматься конторе, кого принимать на работу, кого увольнять…
— Вы рисуете фантастическую картину.
— Именно так у нас и произошло на общегосударственном уровне. Руководство ФАНО решило не ограничиваться решением хозяйственных вопросов, обеспечивающих жизнедеятельность академических институтов, а руководить этими самыми институтами: проводить их «реорганизацию», «оптимизацию», всевозможные слияния и сокращения. ФАНО стало назначать и увольнять директоров академических институтов, определять их штатный состав, оценивать их работу, ставить перед ними те или другие задачи.
