Интервью с директором ФГБУ «НИИГБ» РАМН, академиком РАМН, профессором С.Э.Аветисовым
— Сергей Эдуардович, мы беседуем с Вами в канун празднования 40-летия со дня основания ФГБУ «НИИГБ» РАМН. Поделитесь успехами и расскажите, с какими проблемами Вы сталкиваетесь.
— Говорить об успехах куда сложнее, чем о проблемах, но давайте с них и начнем. Главное, что нам удалось сделать за последние 10 лет — это сформировать основные направления научной деятельности, которые, на мой взгляд, соответствуют современным тенденциям развития офтальмологической науки. Сделать это было совсем непросто. На мой взгляд, у клинического института есть одна проблема, которая несколько снижает уровень научных исследований — крен в сторону работы с пациентами. Коротко я бы объяснил свою точку зрения так: как правило, основная наша работа заключается не в анализе серьезных научных проблем, а в обработке данных, получаемых в результате лечения больного. Окончательно переломить ситуацию, я считаю, пока не удалось, хотя серьезные шаги в этом плане уже сделаны. Совершенно очевидно, что в основу научных разработок должны быть заложены фундаментальные исследования, конечной целью которых является выход в практическую плоскость. Хотя при этом и не исключено, что на сегодняшний день фундаментальное исследование может не иметь выхода в практику, но при этом решать определенную задачу, например, касающуюся механизмов развития болезни. Не всегда, даже зная их, мы можем на них влиять. Но само знание мне кажется важным. В качестве примера могу привести кератоконус — заболевание, которое сопровождается структурными изменениями роговицы и приводит к последующим оптическим и прочим дефектам. Мы получили данные, позволяющие по-новому взглянуть на механизмы возникновения этого заболевания. Данные пока предварительные, но если мы доведем исследование до конца, то можем получить и практическую составляющую.
Еще одна, возможно, главная проблема (ее сейчас пытаются решить на уровне правительства) — недостаточное финансирование научных исследований. Гранты, к сожалению, не спасают, акцент сделан в сторону фундаментальности, то есть не все наши исследования по формальным признакам могут быть приняты комиссией и претендовать на получение гранта.
И все же, суммируя сказанное, отмечу, что для так называемых клинических НИИ именно клиника является основой, приматом научной деятельности, так как, только понимая клинические проблемы и потребности, можно планировать основные направления научных исследований.
— Всем известно, что институт был создан по инициативе академика М.М. Краснова и для него. Не хотели бы Вы обратиться с инициативой к руководству Москвы, а возможно, и страны, назвать институт именем Михаила Михайловича Краснова?
— Действительно, наш институт был создан по инициативе не только Михаила Михайловича Краснова, но и тогдашнего министра здравоохранения СССР Бориса Васильевича Петровского, прекрасного клинициста, замечательного ученого. Во время одной из встреч Б.В. Петровский и М.М. Краснов пришли к выводу, что для развития офтальмологической науки в то время может быть открыт еще один институт, хотя существовал институт глазных болезней имени Гельмгольца, который был и, я считаю, до сих пор остается одним из лидеров в офтальмологических исследованиях. Тем не менее решение об организации Всесоюзного НИИ глазных болезней было принято.
Что касается инициативы присвоить институту имя М.М. Краснова, думаю, это будет сложно сделать, хотя Михаил Михайлович вполне того заслуживает. У меня такое ощущение, что подобные вопросы решаются не в знак признания заслуг человека перед учреждением, а по случаю символических событий, юбилеев. Возможно, когда институту исполнится 50 лет, удастся каким-то образом мотивировать серьезность этой заявки.
— Расскажите, пожалуйста, о своем учителе. Человек он был противоречивый, и у каждого сотрудника института свое мнение о «ММ». Ваше мнение о Михаиле Михайловиче?
— Академик Краснов — человек неординарный, талантливый, великолепный оратор, виртуозный хирург, прекрасно владел английским языком. Мне приходилось бывать с М.М. Красновым на встречах с англоязычными специалистами, во время которых Михаил Михайлович легко и непринужденно обсуждал с иностранными коллегами профессиональные проблемы, а в неформальной обстановке поражал их, рассказывая стихи на английском языке, произнося тосты, притчи и т.д. В то же время человек он был непростой. Но его «непростота» не помешала многим моим коллегам, которые работали в институте с момента его основания, добиться того, чего они хотели — защитить диссертации, стать впоследствии заведующими кафедрами.
— То есть в те годы это можно было расценивать как заслугу руководителя?
— Я считаю, что да. Но каждому из нас хотелось расти быстрее в профессиональном отношении. А с другой стороны, может это и правильно, не может все даваться легко, не будет ощущения победы. У нынешней молодежи этого нет. Они считают, что всего можно добиться быстро. Это хорошо, если думать о деле, но иногда подобная позиция может сформировать в человеке далеко не положительные качества.
— Современная молодежь, очевидно, более «свободна» в науке, не зажата административными рамками…
— То, что происходит вокруг — символ времени. Молодежь сейчас другая, хотя нынешняя через некоторое время то же самое скажет о своих потомках.
— Сергей Эдуардович, как Вы думаете, почему еще при жизни академик М.М. Краснов покинул кабинет директора института? Казалось бы, при его регалиях он мог продолжать руководить институтом.
— Для всего института известие о том, что Михаил Михайлович через какое-то время уже не будет руководить институтом, явилось полной неожиданностью: академик, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственной премий… Да, действительно, был возрастной ценз, но, как правило, заслуженным людям ежегодно продлевали срок директорства. Продления уже были и у Михаила Михайловича, ничто не предвещало радикальных перемен в жизни института. Я не знаю корней возникшей ситуации, ее нюансов. Свое мнение на это счет у меня есть, но догадки строить не буду. Однако факт остается фактом: летом 2001-го институт узнал, что в конце года состоятся выборы нового директора. В академических институтах формат выборов руководителя имеет свои особенности: это не назначение, а избрание через ученый совет, через отделение клинической медицины академии, президиума академии. По положению о выборах в них мог принять участие (с соблюдением определенных требований) любой человек. Некоторые офтальмологи, не имевшие отношения к институту, воспользовались неожиданно возникшей ситуацией и решили побороться за директорское кресло. Но это было их право.
В первый момент у меня не было даже мысли претендовать на это место. Но, общаясь с сотрудниками института, в частности, с профессором Аркадием Александровичем Каспаровым, мы пришли к выводу, что руководить институтом должен «свой» человек. Можно было как угодно оценивать сложившуюся ситуацию, но из чувства патриотизма мы понимали, что необходимо сохранить то, что еще можно было сохранить, а сделать это мог только человек, хорошо знающий институт и его коллектив. И мы с Аркадием Александровичем пошли к Михаилу Михайловичу. В тот момент у меня появилось ощущение, что мы были не первыми, кто обратился к нему за поддержкой. Тем не менее нам удалось убедить Краснова в том, что выборы директора из числа сотрудников института будут оптимальным вариантом в возникшей ситуации. Михаил Михайлович дал добро на то, чтобы мы с Аркадием Александровичем представили документы для участия в выборах. Это была первая ступень, а вторая — проведение Ученого совета. Перед проведением первого заседания Ученого совета мы с профессором Каспаровым выступили с предложением: раз мы не можем участвовать в голосовании за себя, как члены совета, то должны сохранить право участвовать в оценке других кандидатур. Наше предложение не было поддержано представителями академии, и первое заседание было перенесено. Должен сказать, что по положению о выборах в заседаниях Ученого совета могли принимать участие не только члены совета, но и так называемые «приглашенные» или «введенные» члены — авторитетные офтальмологи из других учреждений. Таких было 8 человек. Второе заседание Ученого совета проходило в академии. Каждый из 8 претиндентов, участвующих в конкурсе, представил свою программу. Для прохождения во II тур надо было набрать не менее 2/3 голосов, то есть во II тур могли пройти несколько кандидатов, и тогда выборы переходили в плоскость решений не Ученого совета, а бюро отделения клинической медицины РАМН. За все время, что я работаю в структуре академии, я помню только один случай, когда в следующий тур вышли 2 претендента. Я набрал требуемое количество голосов для прохождения во II тур, больше никто такого количества голосов не набрал. Мне казалось, что все проблемы, связанные с выборами, на тот момент решены. Но когда мы собрались на заседание бюро отделения клинической медицины, выяснилось, что не все так просто — мнения членов бюро разделились. Инициатором моих возможных проблем стал академик Аркадий Павлович Нестеров. Но надо отдать ему должное, что делал он это не «закулисно», а открыто, когда обсуждалась моя кандидатура. Он, отметив мои положительные качества, сказал, что, по его мнению, мне еще рано быть директором. Началось обсуждение. Но за меня вступился академик Евгений Иванович Гусев. Он сказал следующее: «Мы понимаем, Аркадий Павлович, у Вас есть своя кандидатура». Я не буду называть имя этого офтальмолога, но это, действительно, был ученик А.П. Нестерова, и он тоже был в числе претендентов. Тем не менее мою кандидатуру провели, но были и голоса «против». Надо отдать должное Аркадию Павловичу, спустя 5 лет на одном из заседаний в академии он сказал:
«Я был не прав». У него хватило мужества признать свою ошибку — такое дано отнюдь не каждому. Об этом эпизоде Алевтина Федоровна Бровкина рассказывала в одном из своих интервью («Поле зрения» №1, 2010 г. — прим. ред.).
— Карьерный взлет стал для Вас неожиданностью?
— Совершенно трезво оценивая ситуацию, скажу, что это результат определенного стечения объективных и субъективных обстоятельств. В то время я уже был профессором, и мой возраст позволял участвовать в выборах. Кроме того, я давно работал в институте и был «своим». Конечно, была еще помощь со стороны ректора 1-го Московского медицинского института им. И.М. Сеченова, академика Михаила Александровича Пальцева. Он меня поддерживал, так как директор института одновременно являлся заведующим кафедрой, а учитывая, что я — выходец из 1-го МЕДа, он считал, что моя кандидатура действительно достойна.
— Как складывались отношения в этот период с Михаилом Михайловичем?
— Михаил Михайлович до своей кончины оставался советником дирекции, есть такая должность по уставу академии. У него был свой кабинет, он консультировал больных, у нас были абсолютно нормальные отношения, мы обсуждали некоторые проблемы, хотя надо отдать должное Михаилу Михайловичу: после того, как он перестал быть директором, в административные дела старался не вникать.
— В одном из интервью Владимир Познер сказал: «Понижение качественного уровня человека — тенденция общая для всего мира. В университетах есть талантливые молодые люди, но состояние середины — удручающее». Что Вы думаете по этому поводу?
— Даже не знаю, как ответить на этот вопрос. Для того чтобы сделать такое заявление, надо хорошо знать историю. Я пока комментирую высказывание уважаемого мною Владимира Познера. Теперь, когда мы слушаем историков, начинаем понимать, что наши знания по истории, возможно, не соответствуют тому, что было в действительности. Может быть для прошлых поколений «середина» всегда была удручающей. Это не тенденция, речь идет о взаимной оценке людей разных слоев. Я, например, не считаю, что интеллигенция априори — лучшая часть человечества. В любом сословии есть замечательные, эрудированные люди. Но так получилось, что они оказались, по определению Познера, в «середине». Скажу так, человеческие качества не зависят от того, в каком слое общества ты на сегодняшний день находишься.
Страницы: 1 2
