Профессора, доктора медицинских наук, генерал-майора медицинской службы Вениамина Васильевича Волкова по праву называют патриархом отечественной офтальмологии. Он прошёл грозными дорогами войны, награждён тремя орденами Красной Звезды, Отечественной войны I и II степеней и многими другими боевыми наградами.
Наша газета придёт к читателям в дни празднования очередной годовщины Великой Победы. Поэтому совершенно естественно, что главное место в беседе было уделено именно фронтовым годам…
Общаясь с Вениамином Васильевичем, чувствуешь живую, неразрывную связь с историей. События далёких десятилетий предстают образными и живыми, будто произошли они только вчера. Боевой путь Волкова вместил в себя учёбу в Военно-медицинской академии в блокадном Ленинграде, службу рядовым истребительного отряда противовоздушной обороны, врачом парашютно-десантного батальона, старшим врачом полка и командиром медсанбата гвардейской стрелковой дивизии. Война для него началась в степях Калмыкии и завершилась в освобождённой Австрии.
Радостно осознавать, что профессор Волков и сейчас остаётся в строю: ведёт приём пациентов, читает лекции в Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова, принимает активное участие в работе Санкт-Петербургского научного общества офтальмологов.
Наша беседа началась с детских и юношеских воспоминаний.
— Я родился в Ташкенте 20 января 1921 года, где отец, Василий Фирсович, был военным лётчиком. Себя он называл «красным военным лётчиком». Слово «красный» было в те годы символом преданности Советской власти, Коммунистической партии.
Также как и многие семьи военных, мы кочевали по военным гарнизонам. Все эти гарнизоны располагались в непосредственной близости от Ленинграда: в Гатчине, Пушкине. Так что уже в возрасте двух-трёх лет я оказался в Ленинградской области. А потом переехали и в сам Ленинград. Кстати, корни моей семьи и по отцовской, и по материнской линии из этих мест. Родители — из крестьян Петербургской губернии.
Из-за переездов мне довелось сменить несколько ленинградских школ. В 1935 году отец вышел в отставку, и наша семья из четырёх человек получила квартиру на Васильевском острове (даже люди, которым не довелось бывать в Санкт-Петербурге, наверное, знают об этом историческом, одном из самых красивых районов города). Здесь я учился в специальной артиллерийской средней школе. Это учебное заведение можно сравнить с сегодняшними суворовскими и нахимовскими училищами. Мы не только получали среднее образование, но и готовились к службе в армии.
— Наверное, Вы хотели стать артиллеристом?
— Да, именно так и было, ведь «артиллерия — бог войны». Окончил школу с золотой медалью и готовился поступать в артиллерийское училище… Но потом передумал, забрал документы и отнёс их в Военно-медицинскую академию. Туда поступал один из моих лучших друзей, вот я и решил с ним «за компанию» стать военным врачом. Поэтому выбор специальности оказался, в общем-то, случайным. Но я благодарен судьбе за то, что всё получилось именно так. Уже в первые месяцы учёбы в Военно-медицинской академии осознал, что медицина мне нравится и это дело моей жизни.
— Курсанты-медики в то время находились на казарменном положении?
— Только во время обучения на первом курсе. Со второго курса ленинградские курсанты могли ночевать у себя дома, а иногородние жили в общежитии. Чтобы быть точным скажу, что «курсантами» нас называли только на первом и втором курсе. А уже с третьего курса после присвоения звания военфельдшера будущие врачи ста-новились «слушателями» Военно-медицинской академии.
— Вениамин Васильевич, расскажите, пожалуйста, о первых днях и месяцах войны.
— Также как и, наверное, у всех людей военного поколения, дата «22 июня 1941 года» навсегда врезалась в мою память. Даже сейчас, по прошествии многих десятилетий, об этих событиях трудно рассказывать. Они будто бы стоят перед глазами…
— Как изменился Ленинград после сообщения о начале войны?
— Все переменилось буквально за несколько дней. Ещё не начались бомбёжки, но город уже стал жить по фронтовым законам… В то время я заканчивал четвёртый курс Академии, сдавал экзамены, готовился к каникулам.
Разумеется, все отпуска и каникулы тут же отменили. Курсантов и слушателей сразу же перевели на казарменное положение. Из числа преподавателей и слушателей был создан истребительный батальон противовоздушной обороны. Что это означало? Днём мы учились, а практически каждую ночь по сигналу воздушной тревоги выбегали на дежурства, которые проходили на крышах наших клиник. Необходимо было сбрасывать на землю зажигательные бомбы, а потом обезвреживать их, т.е. засыпать землёй. Конечно, оказывали помощь пострадавшим, разбирали завалы. Бывало и так: мы, дежурившие на крыше — невредимы, а полдома от попадания в него фугасной бомбы — как не бывало!
— Ритм учёбы тоже изменился с началом войны?
— Учиться стало гораздо сложнее из-за изматывающих тревог, бессонных ночей, скудного блокадного пайка. Не все мои однокурсники смогли закончить учёбу.
В Академии оставили только наиболее успевающих (и меня в том числе). Некоторых сразу направляли в действующую армию в качестве военных фельдшеров. Кто-то из них после окончания войны вернулся в Академию и всё-таки доучился и получил врачебный диплом. А кто-то не вернулся с поля боя…
— В настоящее время Вам удаётся поддерживать контакты с кем-то из сокурсников?
— Подавляющее большинство, конечно, уже ушло из жизни. Мне ведь 91 год. И всем остальным сокурсникам тоже не меньше. До недавнего времени я думал, что в живых из товарищей по учёбе остался только Леша Курбатов. Он живёт в Санкт-Петербурге. По возможности стараюсь его навещать. Это счастье, что можно встретить кого-то из сокурсников, когда прошло уже больше 70 лет после окончания учёбы!
Несколько месяцев назад меня разыскал Витя Моисеев (он увидел меня по телевидению). Оказывается, он живёт в Минске. Кстати, Витя в молодости был первоклассным спортсменом-гимнастом…
Наверное, нам уже не суждено лично встретиться, но мы общаемся по телефону. Преодолев девяностолетний рубеж, оказываешься в окружении гораздо более молодых людей. Но иногда хочется пообщаться и с ровесниками. Вот совсем недавно выпала неожиданная радость: во время одной из московских медицинских конференций вдруг ко мне подходит еще один однокашник — Миша Павлов. Встреча была неожиданной и оставила чувство щемящей радости и грусти.
— Пожалуйста, расскажите поподробнее о жизни блокадного Ленинграда.
— Бомбёжки города начались вскоре после начала войны, уже с июля 1941 года… Прекрасно помню солнечный день 8 сентября 1941 года. Этот день считается началом блокады. К бомбежкам прибавились артиллерийские обстрелы с Пулковских высот. Именно с этого дня ведётся отсчёт девятисот блокадных дней и ночей.
— А почему именно 8 сентября Вам так запомнилось?
— Усилились бомбёжки. Замкнулось кольцо блокады и резко ухудшилось продовольственное снабжение, поскольку фашисты разбомбили Бадаевские склады… Вообще, когда вспоминаешь блокаду, невозможно не говорить о продовольственном рационе. Если Вы спросите меня о блокадном пайке, я даже не смогу Вам точно ответить… Время, к сожалению, нередко стирает из памяти конкретные детали. Но помню чувство голода. Мы, курсанты, вроде и не голодали… Но сытыми мы тоже в блокадном городе никогда не были. Всего не хватало, а именно хлеба, не говоря уже о сахаре, жирах, овощах. Мяса мы вообще не видели. Говорю об этом так подробно, чтобы подчеркнуть: нам, военным, еды не хватало. А что уже говорить о мирных жителях, обычных ленинградцах. У гражданских лиц паёк был скуднее. Это суровые реалии блокадного времени.
— Как эти условия переносили простые ленинградцы?
— Спокойно. Стойко и мужественно. Дисциплинированно. Без дисциплины на фронте и в тылу войну бы мы не выиграли. Но была не только дисциплина. Люди проявили себя как искренние патриоты. Напал враг. И все в меру сил рвались на защиту Отечества: старики, женщины, подростки, даже дети.
Из окон общежития Военно-медицинской академии мы видели нескончаемые потоки ленинградских ополченцев, идущих по набережной Невы. Они шли строем защищать свой родной город. Среди ополченцев было немало людей пожилых, с явно ослабленным здоровьем. Они вряд ли подлежали бы призыву в армию, но тоже хотели сражаться с врагом.
— Как сложилась судьба Вашей семьи?
— В то время отец работал инженером на авиационном заводе. Уже в первые недели войны это предприятие вместе со всеми сотрудниками было эвакуировано на Урал, в город Нижний Тагил. Вместе с ним в эвакуацию отправились моя мама и младшая сестра. После войны семья воссоединилась в Ленинграде.
— Как долго Вы провели в блокадном Ленинграде?
— Вроде бы, не так уж долго… До середины декабря 1941 года. Потом было принято решение об эвакуации Военно-медицинской академии в Узбекистан, в город Самарканд. Нужно заметить, что жизнь в блокадном городе была не менее, а в чём-то и более трудной, чем дальнейшие фронтовые годы.
Приведу такой пример: даже на фронте были спокойные дни и часы. Солдатам предоставлялась возможность расслабиться. А был ли отдых в блокадном городе? Может ли «отдыхать» человек, который постоянно испытывает чувства голода и холода?
В первую очередь, ленинградцы думали о долге, о стране, верили в Победу. Но каждому человеку свойственно думать и о собственном выживании. Это тоже совершенно нормальная реакция. Ведь случались ситуации быть буквально «на волоске от смерти».
Блокадники теперь неохотно вспоминают, как случались разговоры: «нельзя ли получить паёк по хлебным карточкам умершего родственника». Бывало и так: человек ещё не умер, а его паёк уже кто-то пытается распределить… Но не эти явления определяли атмосферу города. Дух был боевой, сильный и добрый. Старались помочь друг другу, поддержать. По радио транслировали не только фронтовые сводки, но и отрывки из очередной симфонии Дмитрия Шостаковича или стихи акына Казахстана Джамбула: «Ленинградцы, дети мои; Лениградцы — гордость моя…»
Современные петербуржцы и все россияне должны помнить об этих героических и трагических страницах истории нашего города.
— Как прошла эвакуация Академии?
— Мы шли пешим маршем через весь город до аэропорта, располагавшегося в районе Старой деревни. За плечами у всех слушателей были тяжёлые рюкзаки с книгами из академической библиотеки и самые необходимые вещи. В основном рюкзаки были загружены именно учебниками.
Самолёты доставили нас в Новую Ладогу. И вот там мы по-настоящему поняли, что выбрались из блокадного кольца. Нас впервые за несколько месяцев накормили вволю нормальной едой.
— Что это была за еда?
— Сейчас точно даже не вспомню. Обычная еда из мирного времени. Кажется, мы там впервые поели мяса с картошкой… Я никогда в жизни не был гурманом и относился к пище сугубо функционально. Но после пребывания в блокадном городе «хлеб насущный» уже начинаешь воспринимать по-другому.
Из Новой Ладоги требовалось самостоятельно на попутных машинах добираться до Вологды. А уже в Вологде формировался железнодорожный состав до Самарканда. Но сразу отправиться в путь мы не смогли. Практически у всех нас началось сильное расстройство желудка. После блокадной «затирухи» — этим словечком мы обозначали нашу пищу — с обычной едой организму было справиться непросто.
Гвардии капитан медицинской службы В.В. Волков, командир 39 (500) медсанбата. Июнь 1945 г.
— В Самарканде Вы провели всего полгода?
— Даже меньше. До мая 1942 года. После успешной сдачи госэкзаменов я стал военным врачом третьего ранга и направился в действующую армию. Современные воинские звания — лейтенантов, майоров, полковников — были введены только в 1943 году. Но если переводить в современные понятия, то «военный врач третьего ранга» соответствовал «капитану». В то время выпускники высших военных учебных заведений сразу получали звание «капитана», а не «лейтенанта».
Кстати, в капитанском звании я прошёл всю войну, хотя должности повышались: от врача парашютно-десантного батальона, старшего врача полка до командира медсанбата.
— Что Вам больше всего запомнилось в Узбекистане?
— Воспоминаний много. Например, празднование Нового года, ночь с 31 декабря 1941 года на 1 января 1942 года. Мы сидели на двухэтажных казарменных нарах, у нас были узбекские лепёшки, фрукты и несколько бутылок узбекского вина «Алеатико».
При общении с больными в Республиканской больнице пришлось выучить довольно много слов на узбекском языке. Большинство пациентов не говорили по-русски.
По мере необходимости курсанты-медики проходили экспресс-курс узбекского языка.
Бывало, ходили по домам, выявляя инфекционных больных (сыпным тифом), чтобы не допустить эпидемии.
Хотел бы ещё сказать о нашей библиотеке. Очень помогло в учёбе то, что значительная часть учебных и научных книг была привезена нами из Ленинграда.
— Как складывались в то время межнациональные отношения?
— И в Самарканде, и в последующем мы никогда не воспринимали себя как людей разных национальностей. Все считали себя советскими людьми, частью единого советского народа. Так было и в блокадном Ленинграде, и в Узбекистане, и затем — на фронте.
— После успешного завершения учёбы Вы сразу попали на фронт?
— Меня распределили в воздушно-десантные войска. Сначала поехал в Москву, в штаб ВДВ. Именно там проходило окончательное распределение по воинским частям. Меня назначили врачом 1-го батальона 15-й парашютно-десантной бригады 7-го воздушно-десантного корпуса.
Перед отправкой на фронт предстояло пройти десантную подготовку на базе Академии им. Жуковского, в её лагерях, расположенных в г. Люберцы Московской области. Именно там мне довелось совершить целых три самостоятельных прыжка с парашютом. Каждый последующий психологически был не легче, а даже труднее предыдущих.
А собственно фронтовая жизнь началась в сентябре 1942 года, когда 7-й воздушно-десантный корпус преобразовали в 34-ю Гвардейскую стрелковую дивизию и перебросили эшелоном в Астрахань и затем в Калмыкию. Нас выдвинули в калмыцкие степи, примерно в 100 километрах от Астрахани, для отражения танковых атак дивизии «Мертвая голова», рвавшейся с Кавказа на помощь окруженной под Сталинградом группировке маршала Паулюса.
В калмыцких степях мы начали гнать врага с родной земли. Боевой путь 34-й Гвардейской стрелковой дивизии можно представить так: Калмыкия — Ростовская область — Украина — Молдавия — Румыния — Болгария — Югославия — Венгрия — Австрия. Это и мой боевой путь.
— Вениамин Васильевич, какими воспоминаниями военных лет Вы хотели бы поделиться? Что врезалось Вам в память?
— Вспоминаю, например, такую печальную историю, случившуюся в ноябре 1942 года. Солдаты окапывались в степи, ожидая приказа к наступлению. Я тоже отрыл себе окопчик и, завернувшись в плащ-палатку, устроился на ночлег. Жилья вокруг на многие километры не было… А утром ко мне как к врачу подбежали несколько солдат и кричат: «Парень замёрз в окопе!»
— Тогда было очень холодно?
— Да, очень холодно. Заморозки на почве. Был жуткий холод и противный, пронизывающий ветер.
— И много людей тогда замёрзло в степи?
— У нас это был единственный случай. Всё-таки у всех имелось соответствующее обмундирование. И мы были десантники, готовые к любым трудностям! Почему я сейчас вспоминаю этот эпизод? Во время войны смерть не становится рутиной. В этом принципиальное отличие реальной войны от военно-исторических фильмов, романов и т.д. На киноэкране могут показывать сотни и тысячи трупов. И никому не страшно. Потому что все знают, что кровь не настоящая, и смерть «понарошку». А на фронте каждая болезнь, каждая смерть солдата или офицера — на поле боя или при любых других обстоятельствах — это хотя, к сожалению, нередкое, но чрезвычайное событие для военного врача.
В.В. Волков (крайний справа) вместе с врачами медсанбата и гостем из штаба дивизии. 9 мая 1945 г.
— Военный врач отвечает за жизнь людей не только на поле боя, но и 24 часа в сутки…
— Совершенно верно. В этом и состоит суть нашей профессии, суть военной медицины. Оказание помощи раненым на поле боя — это только часть ратной службы. Мы занимались и другой работой. Следили за питанием военнослужащих. Например, руководили подготовкой специальных отваров из хвои, дающих организму необходимые витамины. Да и обычных болезней никто не отменял. Их лечением и профилактикой мы тоже занимались. В частности, чтобы избежать завшивленности и сыпного тифа, нижнее белье периодически пропаривали в порожних бочках из-под бензина.
Конечно, десантников обычно отличает крепкое здоровье. Но ведь люди не железные. Поэтому я всегда настоятельно рекомендовал своим солдатам и офицерам не стесняться и обращаться с любыми проблемами, касающимися здоровья. Тот парень ко мне ни с какими жалобами не обращался… Подозреваю, что именно это и способствовало его смерти. Дело ведь не только в морозе, а в ослабленном, видимо, больном организме.
— Хотел бы попросить Вас рассказать непосредственно о боевых эпизодах.
— Ну, я не писатель-баталист и не военный историк. Поэтому вряд ли читатели газеты «Поле зрения» могут ожидать от меня подробного рассказа о ходе боёв. Война — это действительно страшно. И многие подробности — часто очень печальные и трагические — уже стёрлись из памяти.
Расскажу об одной небольшой боевой операции. Она тоже состоялась в ноябре 1942 года. Эта операция запомнилась именно тем, что оказалась неудачной.
Обычно фронтовикам приятнее говорить об успешных операциях, когда всё получается, враг разбит, победа следует за победой… Но война состоит не только из одних побед. Случались и ошибки, и неудачи. Как и на этот раз…
Предстояло разведать и захватить боем немецкий укреплённый пункт. Был сформирован отряд из 150 десантников. Я тоже был в их числе. В общем, обычная, рядовая задача для десанта. Сложность состояла только в том, что решающее значение в успехе или неудаче десантных операций имеет фактор внезапности, неожиданности для противника. Если б фашисты нас не обнаружили раньше срока, у нас было достаточно сил, чтобы их разгромить… Но всё получилось по-другому.
— Они заметили приближающийся отряд?
— Именно так и произошло. Несмотря на непроглядную тьму, с помощью периодически пускаемых осветительных ракет они нас «засекли». Это означало провал… Начался тяжёлый бой, в котором шансов выйти победителями у нас уже не было. Нас обстреливали из укрепрайона, а укрыться в степи было негде.
На фронте об этом не принято говорить, но в тот момент я подумал, что из этой мясорубки нам уже не выбраться. В этом бою на моих глазах погиб замполит батальона, находившийся в передовых рядах бойцов. Немецкие танкисты пытались взять его в плен. Он отстреливался. А последнюю пулю пустил себе в висок…
Я тоже в то время был готов к смерти. И я бы тоже не сдался в плен врагу. Но судьба уберегла. Рассветало. Командир понял, что немцев нам не одолеть, и во избежание больших потерь дал приказ к отступлению.
Страницы: 1 2
