В Калифорнии сдавать экзамен на лицензию было легко: на теорию нас прекрасно натаскали в колледже, а практический опыт у нас к тому времени был ничтожен и не влиял на восприятие вопроса. Нас так и учили: запомните, в день лицензионного экзамена вы работаете не в реальной больнице, а в книжной, где всё по правилам, без отклонений. С такой установкой «думать вредно» не выбрать правильный ответ почти невозможно. Однако этот подход работает только при сдаче экзамена; в жизни требуется совершенно противоположный настрой: не признавать никаких категорических императивов и во всём сомневаться.
Опыт, который по классику «сын ошибок трудных»2, учит, что далеко не всё и не всегда происходит согласно предписаниям. Древо жизни так пышно зеленеет, что на практике может случиться всё, что угодно. Выключить этот настрой и включить студенческий «чистый лист» невозможно, да и зачем?
По утверждению народной мудрости, опыт это единственное, что нельзя ни купить, ни пропить. Конечно, если считать, что где-то в экзотических краях (высоко в горах и не в нашем районе) для остановки носового кровотечения медсёстры приносят в жертву пёструю курицу и шестнадцать девственниц, то понятно, что такой опыт надо изживать по принципу «не лезь в чужой монастырь со своим уставом».
Вполне естественно, что у лицензионных властей не хватает времени и сил для анализа стандартов медсестринской практики на всём свете. Поэтому они пытаются достичь желаемого нивелирующего эффекта с другой стороны: приказывают всем эмигрантам забыть, что они умеют, и выучить всё заново, уже с канадской точки зрения. Подход в принципе может и правильный, но непростительно расточительный — мне кажется, так проявляется побочный эффект государственного финансирования. Известная система: раз средства выделены, надо их потратить и красиво отчитаться — а то потом дадут меньше или вовсе проект прикроют.
И вот пришёл день экзамена. Нас — человек шестьдесят — построили в линеечку, вывели в коридор и поставили вдоль стен. У каждой закрытой двери висит бумажка со сценарием, на прочтение которой отводится пять секунд. По команде поворачиваешься к бумажке лицом, а к лесу задом, и судорожно читаешь что-то вроде «Наша Таня громко плачет — уронила в речку мячик. Окажите помощь Тане и проинструктируйте её родителей на предмет обеспечения безопасности игр с мячом вблизи водоёма». Потом — снова по команде — открываешь дверь и входишь в комнату. В углу там «стол стоит, тётка сидит, пишет» — это такой наблюдатель ООН с профессионально непроницаемым лицом. Её задача — вести протокол и отмечать галочками, все ли необходимые действия я выполнила, и насколько они соответствовали инструкции. А в это время нанятые служители Мельпомены разыгрывают спектакль. У них есть сценарий, мне неизвестный, и в зависимости от моих действий они реагируют тем или иным образом. Ты возишься с ними пятнадцать минут, потом тётка даёт отмашку — время истекло — и вываливаешься в коридор. Потом снова команда — всё подразделение делает «Кр-у-у-гом!» и передвигается к следующей двери и новому сюрпризу за ней.
Где-то к шестому явлению этого спектакля я страшно устала. Двенадцать «пациентов» — это очень много, особенно в стрессовых условиях. К тому же «никогда не знаешь, какая начинка тебе попадётся»: настоящие больные у нас хоть и очень разные, но всё-таки в рамках нашей специализации. А тут, как и в госэкзамене на лицензию, намешано всё: и педиатрия, и акушерство, и ортопедия, и психиатрия... С последним компонентом у меня в отделении было всё в порядке — каждый день мы только и делали, что практиковались, но с детьми и беременными дамами я никогда дела не имела.
Самый сложный случай — с невидимыми дополнительными наблюдателями за стеклянной стеной, как на допросе — был в моём случае последним. Больная по сценарию была госпитализирована с высоким давлением, а зашла я в комнату — мама дорогая! Явный инсульт — ручкой-ножкой не колышет, говорить не может, то есть налицо резкое ухудшение состояния. Ну на инсультах мы в моём отделении собаку съели, поэтому я на автомате быстро стала обследовать её на степень афазии и тому подобного. Ясно, что надо срочно звонить врачу, но сначала необходимо собрать конкретные данные, чтобы не получилось доклада вроде «Всё пропало, шеф! Гипс снимают, клиент уезжает!» В реальной жизни мне надо сообщить врачу балл инсульта по шкале Национального института здравоохранения3. Но я смотрю краем глаза на тётку в углу и вижу, что она надувается на мои манипуляции и мрачнеет на глазах. А уж невидимые наблюдатели за стеклом, наверное, так и падают и сами собой в штабеля укладываются.
Как мне надо было поступить, до сих пор, по выражению деда Щукаря, «покрыто неизвестным мраком». Позже, проанализировав ситуацию на свежую голову, я смогла предложить только один альтернативный подход: звать начальника смены, чтобы он отлавливал врача, а самой оставаться с больной и в принципе ничего не делать, кроме как устроить её поудобнее и по мере возможности успокоить. А тут под суровым взглядом тётки в углу мне совсем стало тошно, и я наскоро изобразила, что звоню врачу по невидимому телефону и сообщаю ему плохие новости — 16 баллов (очень тяжелый инсульт). Моё время на этом истекло, так что я подёргалась ещё немного и махнула рукой на всё это представление. Ясно было, что ничего хорошего меня не ждёт.
Действительно, через месяц мне прислали результат: провалилась я с треском, впервые в своей многотрудной жизни. Однако, радостно сообщило мне агентство, это ровно ничего не значит и не препятствуют моему продвижению к заветной цели. Я просто была «выявлена» как не соответствующая высоким канадским стандартам медсестра. Господи, думаю, да как же я, такая-растакая-немазаная, шесть лет работала в своей больнице и никого не угробила?! Самое интересное, что конкретное указание на ошибки, которые я совершила, полностью отсутствовало: прилагался только список тех самых компетенций, в которых я оказалась, за неимением лучшего слова, некомпетентна. Ну это же несерьёзно, граждане! Медсёстры — люди практичные: от нас трудно отделаться общими словами. Если уж вы так радеете за чистоту рядов, разъясняйте медсестринским массам, в чём они ошиблись, иначе никакого смысла во всём вашем дорогостоящем мероприятии нет.
В качестве призовой шоколадки мне предлагалось пойти работать чем-то вроде санитарки: на медсестру я не потянула, а вот плоское оттащить, круглое подкатить мне милостиво разрешили. Таким образом (это я уже прочитала между строк) с помощью нехитрой комбинации с проваленным экзаменом больницы получают опытных, высококвалифицированных и надёжных работников, которым можно платить зарплату вдвое меньше. Многие радостно хватаются за эту возможность: жить-то надо. Если перефразировать известную пословицу, то так создается ситуация, когда и канадские волки целы, и эмигрантские овцы более-менее сыты, при деле и не рвутся на баррикады.

Весь мир — театр, и люди в нём — актёры...
В том же письме мне предлагалось пойти поучиться в очень дорогой институт4 — York University —, где меня за какие-нибудь два года и 35 тысяч долларов обещали довести до нужной кондиции, после чего агентство с чувством выполненного патриотического долга сможет допустить меня к лицензионному экзамену. Тут меня осенило: наверняка у агентства с институтом существует договор, и они исправно поставляют туда студентов из выявленных злоумышленников. Дела идут, контора пишет, отчёты летят в правительство, денежки исправно перечисляют. Отлично устроились!
Помните 3% статистических счастливчиков, успешно проходящих проверку на вшивость? По Вольтеру, если бы их не было, то их надо было придумать: нельзя же всех заваливать — неправдоподобно получится. Сдать этот бессмысленный экзамен в принципе невозможно, потому что залог успеха основан на выполнении совершенно нереальной задачи. Примерно как если бы вы пришли на собеседование при устройстве на работу, где на руках у интервьюеров уже есть все ответы на их же вопросы, а вас никто особенно и не слушает. Не важно, как вы отвечаете, насколько вы оригинально мыслите, какие проявляете таланты и смекалку — если ваши ответы не соответствуют списку, не видать вам этой должности.
Здесь я просто не могу удержаться, чтобы не рассказать вам старый анекдот в тему:
Брежнев даёт пресс-конференцию. Журналисты задают вопросы, а он им задвигает про развитой социализм и решения очередного съезда. Дело идёт к концу, и референт с облегчением обращается к сидящим в зале:
— Товарищи, ещё вопросы есть?
Товарищи дают понять, что всё ясно, вопросов нет. Референт поворачивается к лично дорогому и говорит:
— Леонид Ильич, вопросов больше нет.
Брежнев, пошуршав бумажками, возмущённо:
— Как это больше нет вопросов? У меня тут ещё два ответа остались!
Конец у этой истории, вернее её промежуточного этапа, оказался достаточно оптимистичный — тут как раз подоспела моя степень бакалавра (Bachelor of Science in Nursing), которую я оперативно предъявила агентству. От меня мгновенно отстали и допустили к лицензионному экзамену (на него страшная очередь, но это уже детали). А мои непростительные грехи при общении с «пациентами», как видно, самоликвидировались. Так что, друзья мои, оставайтесь на связи — как получу канадскую лицензию, сразу сообщу.
Отпразднуем!
1 http://www.care4nurses.org/who-we-are/history-care/
2 А.С. Пушкин.
3 http://www.ninds.nih.gov/doctors/NIH_Stroke_Scale.pdf
4 http://futurestudents.yorku.ca/program/nursing-ien
Страницы: 1 2