Сегодня вашему вниманию, дорогие читатели, предлагается довольно необычная для такого скромного автора (тут представьте, что я, потупив взор, ковыряю пальчиком штукатурку в уголке) тема. Даже не тема, а целый жанр – журналистского расследования – с вашей покорной слугой в главной роли. Стрельбы и погони не обещаю, но стриптиз точно будет, так что читайте, не сомневайтесь.
До сих пор я вам рассказывала об американском здравоохранении с точки зрения медицинского работника, а сегодня поведаю о том, как я оказалась по другую сторону баррикад в качестве пациента. Усаживайтесь поудобнее, наливайте себе кофейку, или чем вы там обычно запиваете мои творения – это надолго.
Глава первая. Почти двадцать лет спустя
Для начала я вас приглашу, как у нас говорят тут за океаном, прогуляться со мной под ручку по аллее воспоминаний. Поведу я вас в приснопамятный 1994 год и начну с описания моего единственного пребывания в больнице на исторической родине. Дело было – шутка ли! – почти двадцать лет назад – и вам виднее, что и как с тех пор изменилось и в какую сторону, да и изменилось ли. А для меня это просто точка отсчёта и вообще начало мемуаров (чем чёрт не шутит) с опережением графика и склероза! Поэтому и оформление сегодняшней рубрики ностальгическое, в стиле винтаж и антик.
Итак, краткая история моей болезни: грипп, плавно переходящий в пневмонию. Но это потом выяснилось, а началось так: гриппозный сезон, я лежу и помираю, температура 39, дышу еле-еле и при этом – по словам очевидцев – вся такая милого голубенького цвета. Замученный участковый врач пришёл, глянул на меня одним глазом, изрёк сакраментальное «в лёгких чисто, у вас грипп» и отбыл. Это теперь я понимаю, что у меня уже ацидоз начался, а тогда, ну что же, думаю, грипп такой тяжёлый, буду дальше болеть.
Слава Богу, что в России всегда есть знакомые врачи, и спасибо моей маме, которая позвонила нашей соседке по даче – врачу с сорокалетним стажем. Она мгновенно приехала, послушала мои лёгкие и чуть со стула не упала. В тот же день меня определили (опять же по знакомству, естественно) в так называемую «обкомовскую» больницу, которая, строго говоря, таковой уже быть перестала, но персонал по-прежнему ходил по струнке, бельё было свежее и без дыр, и медикаменты самим не надо было доставать. Вместо партийных деятелей больница теперь обслуживала шишек из администрации, ветеранов войны, ну и таких блатных, как я.
Положили меня в большую палату, где было много старушек. Если бы на моё койко-место был театральный билет, то на нём стоял бы большой фиолетовый штамп «Место неудобное». Прямо посередине палаты: старушки вокруг меня целый день клубятся, а ночью из окошка непонятного назначения, расположенного высоко над дверью, прямо в глаза бьёт свет из коридора. Не то чтобы он мешал мне спать, потому что спать было невозможно по другим причинам. Во-первых, меня душил кашель, и, будучи особой деликатной и изящно воспитанной, я боялась разбудить старушек и всё время выходила кашлять в коридор.
Впрочем, я могла бы особенно и не беспокоиться, потому что когда я наконец угомонилась и пристроилась вздремнуть, неожиданно оживились мои соседки по палате. Бабушки начали концерт, которому мог бы позавидовать любой профессиональный певческий коллектив. Я замерла на своём неудобном месте, как подобает любителю оперы, потому что ничего подобного в жизни не слышала. Верди и Пуччини отдыхают... Кто хрюкает, кто рычит, кто свистит, кто подвывает – у каждой своя партия, свой тембр, свой диапазон – и всё это сливается в мощный хор, руководимый невидимым дирижёром. Так я наслаждалась народным творчеством до рассвета, когда старушки пробудились и приступили к следующему номеру программы: утренним жалобам. «Петровна, я ведь опять всю ночь глаз не сомкнула!» «И я, Лексевна, так и промучилась, не спавши!»
Так, думаю я себе, с такой массовой бессонницей среди старушек мне скоро конец придёт. А конец, на самом деле, был очень близок. Это мне потом уже сказали, потому что в России больным ничего «такого» не говорят, что всерьёз подумывали отрезать мне нижнюю долю лёгкого. Такой пневмонии, как сказал мне старенький профессор, он не видел со времён Отечественной войны. Я как-то даже приосанилась, помните, как Крамаров, когда на него сваливается шапка Мономаха в «Иван Васильевич меняет профессию»? Или, продолжил профессор, ещё бывает, что пьяный всю ночь в сугробе проваляется, тогда такое тоже случается. Тут я поникла. Обидно, понимаешь! Я вообще не пью! Почти!
В общем, думаю, надо брать дело спасения утопающих в свои руки. К счастью, 
заведующая отделением была молодая красивая женщина, моя тёзка, и на обходе мы с ней разговорились, а когда выяснилось, что я переводчик и преподаватель английского, она заинтересовалась и стала спрашивать, сколько я беру за урок. Тут я внутренне зажмурилась, собралась с духом, сделала наглую рыжую морду и говорю: «А что время зря тратить? Я тут застряла, похоже, надолго, так что давайте сразу и начнём заниматься. А вместо денег поменяйте мне палату, пожалуйста». Хуже, думаю, всё равно не будет, а вдруг получится?
И действительно, как только мне немного полегчало, мы с Леной начали заниматься английским и потом дружили домами до самого моего отъезда в США. И – согласно договору – я переехала в новую отдельную палату. Правда, меня сразу предупредили, что если палата понадобится VIP из областной администрации, то меня выселят, но пока никто из власть предержащих не заболеет, я могу пользоваться всеми положенными им благами цивилизации, а именно отдельными туалетом, душем, холодильником и телевизором.
Телефон же был один на этаже, на пульте дежурной медсестры, а мобильных тогда не было, если помните. По долгу службы (и благодаря личному очарованию – здесь снова следует ковыряние штукатурки) вокруг меня в то время крутились американцы и канадцы, принимавшие близко к сердцу состояние моего здоровья. И они звонили «оттуда» на пульт, уж не знаю, как объяснялись с дежурной медсестрой и звали меня к телефону. И ещё – у меня в то время были очень вызывающие трикотажные штаны в этаких зигзагах, купленные, как говорится, по случаю. В общем, все больные как люди, шлёпают себе в байковых халатах, а я одна в штанах бешеной расцветки. А они удобные очень были и мягонькие! Моя сестра, по-моему, до сих пор держит их на даче.
Всё это я к тому, что стою я в коридоре у пульта в своих штанах и трещу на тарабарском языке, а мимо меня старая гвардия шествует в столовую. А я просто олицетворяю собой вызов обществу. Сплошной абстракционизьм!1 Потом мне рассказали доброжелатели, что по отделению ходит слух, будто я не русская. Наверное, я должна была ужаснуться и начать доказывать, что я не верблюд, но я в эти тайны мадридского двора принципиально не играю, да и вообще, кому какое дело, правда? Слух пустил старый большевик Иван Иванович, который занимал соседнюю со мной отдельную палату и сказал как будто: «Вы только на неё посмотрите – разве она русская?!» Я так понимаю, что шашки, домино и бразильские сериалы не полностью удовлетворяли культурные запросы постояльцев отделения и оставляли их с чувством, схожим с тем, которое они испытывали в те славные времена, когда «недоперевыполняли план». А вот мои штаны исправно утоляли их сенсорный голод.
Но Иван Иванович как воду глядел: не подвело его партийное чутьё. Поманили меня дальниие страны... «Я менял города, я менял имена»...2 И вот теперь, будучи плотно законспирированной американской медсестрой, я всё же нет-нет да и вспомню, нет-нет да и оглянусь в тот 1994 год. Конечно, времени прошло немало, и сравнивать сегодняшнюю Америку и тогдашнюю Россию просто невозможно, да и незачем. Помните фильм «Напарник» из приключений Шурика, когда мастер устраивает мордастому Феде ознакомительную экскурсию по стройке? «В этом доме будет установлено на 100% больше газовых плит, чем в 1913 году». Я не хочу, чтобы мой сравнительный анализ звучал так же псевдонаучно, поэтому на этом этапе постараюсь ограничиться замечаниями общего порядка. Сведений из первых рук о том, как сегодня обстоит дело в российских больницах у меня нет, поэтому я буду основываться только на своих впечатлениях почти двадцатилетней давности и результатах бесед со своей сестрой и друзьями, которые живут в России.
Итак, если я всё же рискну сравнить США и Россию, то в русской больнице чувствуется такая одомашенность что ли, по сравнению с коммерчески-офисной атмосферой американской лечебницы. Не знаю, что тут первично, а что вторично, но то, что в России никто не дышит больным в затылок – быстрее, быстрее освобождайте палату – как мне кажется, располагает к более спокойному и расслабленному режиму лечения и внутреннего распорядка. Больные принимают лекарства, общаются друг с другом, прогуливаются в столовую, где обычно стоит и телевизор, беседуют в коридорах с навещающими родственниками. Так как пребывание в больнице обычно затягивается, больные постепенно сплачиваются в коллектив. Они всё про всех знают, зачастую успевают неоднократно поссориться и помириться (русские вообще всегда сами себе психотерапевты). В американской же больнице трудно даже вообразить возникновение такого сложного социального конфликта, какой, например, разыгрался вокруг моих штанов. Для его развития просто нет ни времени ни места.
Пожалуй, первое, что бросается в глаза при сравнении того, как архитектурно организованы больницы в России3 и США – полное отсутствие так называемых «зон отдыха» в последних. Никаких горшков с фикусами, тюлевых занавесок и кресел в коридорах, где больные могут посидеть и поговорить с навещающими родственниками. Все разговоры ведутся только в палатах. Что касается наших коридоров, то в идеале они должны быть совершенно пустыми, чтобы по ним можно было беспрепятственно пробежать на вызов дежурной бригаде, провезти на кровати больного с массой подключённой аппаратуры – в общем, проехать на танке. В реальной жизни в коридорах сидят медсёстры за компьютерами и стоят лишние кровати. Главное правило – всё, что находится в коридоре, может быть из него убрано в считаные минуты по принципу «круглое откатить, плоское оттащить». Поэтому и кровати и компьютеры у нас на колёсиках, не говоря уже о медсёстрах.
Ещё у нас нет никакой столовой на этаже. Поэтому еда для больных тоже на колёсиках: подносы доставляются прямо в палату. Американская больница не может допустить простаивания такого большого помещения: на его месте можно разместить палаты и делать на них деньги. Ну а раз нет места для сбора, то наши больные друг с другом не общаются, никакой игры в шашки и домино не происходит. В американской больнице главное – быстрее вылечить пациентов, вывести их из острого состояния, которое требует внутривенных препаратов или иного инвазивного лечения, и отправить домой, где они могут долечиваться таблетками, или – при необходимости – в реабилитационный центр. Вот там им будут и шашки, и домино, и «какава с чаем»4.
В Америке навязшая в зубах фраза «время – деньги» полностью применима к условиям больницы. Не знаю, как обстоит дело в России сегодня, но в 1994 году я пролежала со своей пневмонией в больнице полтора месяца, и тогда временной фактор, похоже, не принимался во внимание. Лежит себе больной – и лежит, лечится. Антибиотики мне исправно капали, но методом «тыка». Первые две недели никакого улучшения в моём состоянии не наступало. Я очень хорошо помню, что я уже сама понимала, что ещё немного – и начну помирать по-настоящему, но потом, к счастью, какой-то антибиотик всё-таки взял мою заразу за шкирку, а дальше уже молодой и здоровый организм сам справился.
Что бы со мной сделали в моей родной больнице Джона Муира? Дорогие мои читатели, вы только не думайте, что теперь я собираюсь расписывать, какая в США замечательная медицина и ругмя ругать русских лапотников. Всё совсем не так однозначно... А русским врачам при их светлых головах, золотых руках и нищенской зарплате давно пора уже памятник поставить! Это моё личное подхалимское мнение. Да и сравнивать-то на самом деле нечего: я понятия не имею, как именно лечили пневмонию в больнице Джона Муира в 1994 году, а ехать в Россию и заболевать пневмонией ещё раз для чистоты эксперимента... как-то не тянет, да и не сезон!
Поэтому давайте я вам просто расскажу, как у нас сегодня подходят к лечению тяжёлой пневмонии. Если бы я оказалась в моём родном отделении, где одна палата стоит больше тысячи долларов в день, то мы, во-первых, постарались сразу бы выявить причину заболевания. Если и правда у меня была такая необыкновенная пневмония, то, скорее всего, сделали бы бронхоскопию (у нас её делают прямо в палате), высосали всю дрянь из лёгких, как пылесосом, и отправили бы на исследование. После этого назначили бы антибиотик, который метким ударом убивает именно эту бяку. В России у меня тоже пытались вытребовать мокроту на анализ, но у меня был сухой кашель, так что опыт не удался.
Ещё у нас обязательно нацепляют на палец прищепку для считывания уровня насыщения крови кислородом. Отличная штука! Работает точно, если только ногти у пациентки (или у пациента – у нас тут всякое бывает) не покрыты красным лаком. В таких случаях прицепляем прищепку к уху.
Одно из самых главных достоинств американской больницы – это наши респираторные терапевты, которые колдуют над больными с помощью своих хитрых приспособлений. Частоту их посещений определяет врач: обычно каждые четыре часа, но их можно вызывать, если больной начнёт задыхаться, или у него упадёт уровень насыщения крови кислородом. Придут, дадут больному подышать своими волшебными снадобьями, и всем становится легче.
Справедливости ради должна сказать, что кислород в моей русской палате был, прямо над моей кроватью, но мне его никто не предлагал. Руководствуясь вышеупомянутым принципом, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, я его сама себе «прописала», но так он подавался через простой шланг, не понятно было, как им дышать. Ну, подержала я шланг у себя под носом минут десять, потом мне это надоело, и на этом мои кислородные процедуры закончились.
Вот ещё, что мы обязательно делаем больным с тяжёлой пневмонией: экспресс-анализ артериальной крови. Для этого не нужно назначение врача, забор крови производит респираторный терапевт, он же её и прогоняет через свой аппарат, и через пять минут мы знаем состояние основных газов в крови, а именно кислорода, углекислого газа и бикарбоната. В зависимости от этого мы определяем сколько кислорода в минуту и через какой аппарат давать больному, если у него респираторный ацидоз. И врачу звоним, просим поменять назначение, если капали физраствор, а по результатам анализа получается, что у больного метаболический ацидоз и ему надо добавить бикарбоната соды.
Я пыталась выяснить путём изучения специальной литературы в Интернете, делается ли в России этот анализ (кислотно-основное состояние крови или КОС). По моим данным, получается, что он делается только новорождённым в отделении интенсивной терапии, что имеет смысл: у них поддержание гомеостаза – это действительно вопрос жизни и смерти, и счёт там идёт на минуты. Взрослые больные в большинстве случаев имеют достаточно механизмов компенсации, которые позволяют им иногда довольно долго продержаться на плаву. Но, как я не устаю повторять, наша задача – как можно быстрее выявить причину болезни и по возможности её устранить. Анализ газов крови, может быть, и дорогой, и возни с ним много, и больные ворчат, потому что колоть приходится глубоко, но уж лучше сделать его, чем потом долго реанимировать больного. Это уж точно в копеечку влетит!
Но потом выснилось, что я не так искала. Оказывается, экспресс-анализ газов крови (но не артериальной) вполне известен и даже популярен среди широких масс. Даже блог на эту тему есть, называется «Дыхание – жизнь» (http://nazim-mamedov.ucoz.ru/forum/20-61-1). Поинтересуйтесь, там даже распечатки из газоанализатора приводятся, точь в точь наши родные, к которым я привыкла, только на русском языке. Здорово!
Блоггер под кличкой «генерал-майор» очень подробно всё растолковывает и даже предупреждает, как проследить, чтобы «глупая лаборантка»5 правильно организовала забор крови6. Правда, как он сам сообщает, кровь берётся «с пальца» (стилистика сохранена), а что там в капиллярах найдёшь такого жизненно важного, мне не понятно, но я и не генерал-майор, конечно. Он, правда, скромно признаётся в конце, что сам не медик. А шуму-то от него, шуму... «Опустим же завесу милосердия над концом этой сцены»7.
В следующей главе речь пойдёт о хирургическом отделении, разных видах наркоза и наркотиков (в самом медицинском смысле). До встречи!
1 Как говаривал Никита Сергеевич Хрущёв.
2 Песня из к/ф «Ошибка резидента».
3 Это я всё ещё в 1994 году; современных данных из первых рук у меня нет, так что судите сами.
4 Лёлик, к/ф «Бриллиантовая рука».
5 Цитируется по тексту блога.
6 А не то – два наряда вне очереди!
7 Марк Твен. «Приключения Тома Сойера».
