Я такая, какая я есть

После Института им. Гельмгольца Вы перешли на работу в НИИГБ. Я правильно понимаю?

Да, после ординатуры в Институте им. Гельмгольца я перешла в НИИГБ, где в 2004 году защитила кандидатскую диссертацию и позже и докторскую. Хочу выразить глубокую признательность Сергею Эдуардовичу Аветисову за то, что он в меня поверил и взял на работу, на ставку лаборанта. Сейчас некоторые молодые доктора морщат нос, когда им предлагают должность младшего научного сотрудника, а хотят сразу быть «владычицей морскою». Таким ребятам я отвечаю, что защитила кандидатскую, работая на должности лаборанта-исследователя, и только позже меня взяли на младшего. А когда я защитила докторскую, пришла комиссия и задала руководству института вопрос, почему доктор наук сидит на ставке младшего научного сотрудника. Я никогда не придавала значения должности. По мне «хоть горшком назови, только в печку не ставь». Я такая, какая я есть, и неважно, какая табличка висит на моем кабинете, какой бейджик прикрепили на халат. Не надо вешать на меня ярлыков.

Д.м.н. Юсеф Юсеф, д.м.н. М.В. Будзинская

В 2011 году Вы защитили докторскую диссертацию. Вы ранний доктор наук?

Да, можно сказать, что ранний. Более того, я одна из ранних докторов наук по специальности «офтальмология». Опять же благодаря Юрию Михайловичу Лужкову, программе грантов я смогла подготовить диссертационную работу. Еще раз повторюсь, что мне очень повезло попасть в эту программу. Деньги очень нужны в научно-исследовательской работе: это и реактивы, и приборы. В голове может возникать множество идей, но как их воплотить, если нет средств на оборудование?

Ваша докторская диссертация была ли продолжением темы, начатой в кандидатской диссертации?

Не совсем. Кандидатская работа касалась экспериментов с меланомой (тема «Возможность применения отечественного препарата «Фотосенс» при флуоресцентной диагностике и фотодинамической терапии опухолевых и псевдоопухолевых заболеваний глаз (экспериментальное исследование) – прим. ред.), а докторская ‒ «Система новых подходов к диагностике и лечению субретинальной неоваскулярной мембраны» ‒ была посвящена хориоидальной неоваскуляризации при различных патологиях. Однако в обеих работах исследования касались глазного дна.

Как долго Вы работали в должности заместителя директора по научной работе? Какие основные обязанности легли на Ваши плечи?

Около пяти лет. Это была интересная, но очень тяжелая работа. Я заведовала отделением клинических исследований в офтальмологии (патологии сетчатки и зрительного нерва?), и когда шла на должность заместителя директора, дала понять, что отделение – это мое дитя, я его не брошу и оно всегда для меня будет в приоритете. Но это было крайне тяжело – фактически работать на двух работах. Но мне повезло: со мной рядом был Сергей Эдуардович. Сколько слез было выплакано в его жилетку! Без него я бы не справилась.

Работа на должности заместителя директора включала формирование научных отчетов, сбор научных отчетов, формирование плана. Если помните, в тот период произошло переподчинение института, переход в ведение ФАНО (Федеральное агентство научных организаций). То есть вечером мы могли заснуть с одним госзаданием, а проснуться уже с другим…

… которое могло перечеркнуть усилия, приложенные по первому госзаданию?

Не только могло, а перечеркивало! Сейчас я рада, что наступила фаза стабильности в плане госзадания, таких сильных колебаний, как раньше, уже нет. Как гласит древняя пословица: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен».

Как заместителю по науке приходилось также решать вопросы обеспечения материально-технической базы для научно-исследовательской работы. Были случаи, когда приходилось разбираться в конфликтных ситуациях.

Я хочу поблагодарить директора института доктора Юсефа. Он возглавил институт перед КОВИДом, и очень скоро мы попали в КОВИД. То, что мы пережили, трудно описать словами. Лишь благодаря тому, что были единой командой, мы сумели пережить тяжелейший период. Не буду вдаваться в подробности, но благодаря усилиям доктора Юсефа, нам удалось спасти институт. Он находился на грани банкротства, и, если бы не доктор Юсеф, я не знаю, что нас могло ожидать. Остается только гадать, как он сумел вытащить институт. У нас была устаревшая материально-техническая база, один оптический когерентный томограф. Сейчас их 14, и все работающие. Представляете, сколько директор сделал за это короткое время? Я знаю, что у некоторых коллег могло сложиться необъективное мнение об этом человеке. Просто они его не знают, не работали с ним в одной упряжке. Конечно, мы ругались, мирились, не всегда одинаково смотрели на вещи. Но находили консенсус. У меня не было опыта административной работы, а у него огромный. Он иногда просто говорил: «Маша, это так, потому что так». И, действительно, через некоторое время я понимала, что это работает так и никак по-другому работать не может.

У меня сложилось впечатление, что доктор Юсеф многое может. На открытии одной из первых конференций «Офтальмогеронтология» в качестве почетных гостей были руководитель «Ростехнологии», министр здравоохранения, министр высшего образования и науки, депутаты Государственной Думы.

Он многое может и много работает. Честно признаться, я в своей жизни не встречала человека с такой феноменальной работоспособностью. Мы могли созваниваться в 12 ночи, обсуждая поднятые днем вопросы, и решение которых приходило поздно ночью. А с утра мы оба были уже на работе. Я не знаю, как он выдерживал такой ритм. И при этом он решал еще массу других вопросов. Он много времени уделяет развитию молодых кадров. Если раньше в нашей ординатуре обучались десять ординаторов, сейчас ‒ больше сорока. Добиться от министерства такого количества мест… Он заставил нас полностью пересмотреть систему обучения. Мы переписали все лекции, переработали учебный план. На базе института появилась кафедра, которая занимается координацией обучения ординаторов и аспирантов, контактируя непосредственно с научными подразделениями. Нам всегда недоставало такого связующего звена, и, наконец, оно появилось. Появился ветлаб, у директора есть прямой чат с ординаторами. Представляете, директор института напрямую общается с ординаторами!

Я Вас понимаю! Не во всех учреждениях рядовые сотрудники имеют доступ к руководителю.

А здесь прямой чат с директором! И я знаю, что он его читает, по тому, что некоторые темы, которые мы обсуждаем, пришли из чата. С одной стороны министры, с другой – ординаторы. И у него на все есть время.

Сейчас Вы работаете в Израиле, при этом не теряете контакт с институтом.

Я, действительно, не теряю контакт с институтом, опять же благодаря доктору Юсефу. В режиме онлайн я работаю на кафедре, читаю лекции. Кроме того, занимаюсь обработкой данных, приходящих из института, с применением методов математической статистики и искусственного интеллекта.

Как ни пафосно это может прозвучать, но я хочу для будущих поколений сохранить метод флуоресцентной ангиографии. Проблема в том, что флуоресцеина нет в России уже семь лет, но я надеюсь, что рано или поздно он появится, и этот диагностический метод вновь заработает в отечественных клиниках.

Может ли появиться полноценная замена флуоресцентной ангиографии?

С 1976 года найти замену не удалось. Есть ОКТ-ангио, но это – не совсем то.

Учреждение, в котором Вы сейчас работаете, это научный институт или клиника?

В отличие от российских НИИ, где ведется как научная, так и лечебная работа, в Израиле существует четкое разделение между наукой и клиникой. Научные институты в этой стране не занимаются лечением пациентов. Лечебная работа ведется в клинических учреждениях. В нашем случае это государственная клиника при Университете Бен Гуриона, где учатся студенты, и работает так называемая резидентура. Надо сказать, мне повезло с руководителем: это замечательный человек, один из ведущих нейроофтальмологов. Нейроофтальмология – это еще более сложная наука, чем ретинология.

Как Вы общаетесь со своим руководителем, на английском, иврите?

Сначала мы общались на английском, но поскольку я веду прием, консультирую пациентов, делаю инъекции, мне пришлось освоить иврит.

Иврит – сложный язык?

Очень. Тому, кто говорит, что иврит – простой язык, не верьте. Это язык, у которого отсутствуют гласные при написании, но существуют в устной речи. Поэтому ты должен знать все слова, чтобы, читая текст, мог понять его смысл. Вообще, это очень интересно. Профилактика Альцгеймера – в действии!

То есть гражданам Израиля эта болезнь не грозит.

Для граждан Израиля это родной язык.

Понятно, им не надо напрягаться. Ну, и как пел Владимир Семенович, «там на четверть бывший наш народ».

Конечно, приходят и пациенты, говорящие на русском языке. В клинику обращаются много франкоязычных граждан.

???

Дело в том, что город, в котором я живу, Ашкелон, основали выходцы из Франции и беженцы из Германии, которые в годы холокоста бежали в Южную Африку, а после образования государства Израиль обосновались в этом городе.

Ваши близкие пошли в медицину?

Сын и невестка окончили 2-й мед., подтвердили дипломы. Невестка выбрала гематологию, идет «на стаж» (интернатуру) в клинику «Шиба», входящую в десятку лучших клиник мира. Сын выбрал хирургию, как мой папа, и планирует пройти стажировку в клинике «Ихилов», которая борется с «Шибу» за первое место в Израиле. Я не теряю надежды, что кто-то из них после интернатуры выберет офтальмологию, но давить на ребят не буду.

Дочь пока учится в школе, ей 15 лет. В Израиле просто потрясающе занимаются детьми. Для детей, которые хотят учиться, открыты все дороги. В школе, где учится дочь, в течение года организуются 10-15 поездок по различным университетам страны, по разным кафедрам. Им показывают возможные направления, чтобы ребенок смог сделать выбор. И она выбрала IT-программирование, математику. Она учится в специализированном математическом классе для одаренных детей. У нее стобалльный аттестат (в Израиле стобалльная система) несмотря на то, что начала учебу без знания языка.

Дети, очевидно, адаптировались в стране. А Вы?

Прежде всего, я не теряю связи со своим институтом. Может быть, мне не хватает театров, не хватает балета. В Израиле балет отсутствует в принципе. Зато просто замечательная опера. Тель-Авивская опера просто великолепна! Хоть я живу в провинции, но до оперы я доезжаю за 40 минут на машине. Не хватает общения с друзьями. С другой стороны, есть интернет, опять же возобновились прямые перелеты. У меня появилось больше времени. Нагрузка, которую я на себя взвалила в НИИГБ, была выше моих сил. Я была на грани и не захотела повторить историю моего папы. После очередной операции он вышел из операционной, и у него оторвался тромб. Он забыл перебинтовать ноги и 6 часов стоял у операционного стола. В течение 7 лет он был парализован.  

В каком случае у Вас возникает ощущение, что Вы приехали домой?  

Не могу этого объяснить, но, наверное, я – человека мира. Я дома здесь, я дома там. И в Москве, и в Израиле мне комфортно. У меня в Израиле появились друзья, причем не только русскоговорящие, но и говорящие на иврите. Израильтяне очень интересные люди!

Что бы Вы в заключение хотели сказать читателям газеты?

Хотела бы сказать про свой отдел. Это – замечательный отдел, который я собирала буквально по крупицам. Сейчас отделом руководит Анна Анатольевна Плюхова, моя ученица, и мне пришлось переложить на нее тяжелейшую ношу. Ей было очень тяжело. Но сейчас я вижу, как Анна Анатольевна растет, и мои подруги-коллеги это подтверждают.

Многие из сотрудников приехали из других городов, не самых крупных. Это были неограненные алмазы, сейчас они – настоящие бриллианты. Главное, чтобы они не «зазвездились», чтобы прошли огонь, воду и, главное, медные трубы, и чтобы им всегда и везде сопутствовала удача!

Мария Викторовна, спасибо за то, что уделили время нашей газете! Пусть и Вам сопутствует удача!

Интервью подготовил Сергей Тумар

Фото Сергея Тумара

 2025 г.