Выпуск 3

Очень рада снова приветствовать вас, дорогие читатели, или познакомиться с вами, если мы ещё не встречались на страницах нашей газеты. В любом случае – не пропустите следующий номер, в котором речь пойдёт о том, как строятся отношения между членами медицинской «команды» в одной отдельно взятой американской больнице. В первом номере речь шла о тонкостях обучения среднего медперсонала в США, а сегодня я собираюсь рассказать вам о том, как и куда я устраивалась на работу. Во всяком случае, такая у меня сверхзадача, а уж там посмотрим, куда меня занесёт... Начну, если позволите, издалека.

Когда моему младшему сыну было лет пять, выяснилось, что он совершенно не выносит страшных моментов, периодически возникающих в детских фильмах вокруг гамлетовских вопросов – догонят или не догонят, съедят или нет. Как только на экране возникала напряжённая ситуация, он начинал весьма артистично позёвывать, потом сползал с дивана и объявлял: «Что-то мне хочется поспать и полежать...», после чего удалялся в другую комнату и не появлялся, пока тревожная музыка не сменялась бравурными аккордами, и становилось абсолютно ясно, что не догнали и не съели.

Так вот, когда я после окончания медсестринского колледжа стала подавать заявления на работу в разные места, мне всё время «хотелось поспать и полежать». Сейчас поясню. Выпускной у нас состоялся в самом конце мая, в середине июня я сдала государственный экзамен на лицензию RN¹ и стала неспешно искать, куда бы мне пристроить свой новёхонький диплом и себя, любимую. Слава богу, что всё в наше компьютерное время можно делать в Интернете, так что я электронным способом оповестила потенциальных работодателей о том, какое счастье им может привалить в моём лице, и спокойно села пить чай. Просто как в старом анекдоте эпохи советско-китайского конфликта: «сизу фанза, пью цяй, стуцят», то есть звонят... и началось.

Не смейтесь, но я была совершенно потрясена тем, что буквально все больницы, в которых я была заинтересована, жаждали взять меня на работу, причём прямо с завтрашнего дня! Кроме этого, они наперебой предлагали мне такую зарплату, что я невольно начинала озираться по сторонам, как Иван Васильевич, меняющий профессию: «Кому это он?». Осознав, что это именно мне хотят платить такие огромные деньги, я тихо по стеночке ползла к дивану, чтобы – смотри выше – «поспать и полежать». В общем, целый месяц я прожила в страшных муках гоголевской Агафьи Тихоновны, судорожно взвешивая все «за» и «против» и сетуя, что нельзя «губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича»².

Сегодня в Калифорнии страшная нехватка медсестёр, потому что в нашем замечательном во всех отношениях штате недавно был принят закон, определяющий соотношение количества больных и медперсонала. В других штатах, насколько я знаю, это соотношение по-прежнему не регламентировано. Итак, в больницах Калифорнии максимальное количество пациентов, приходящихся на одну медсестру в обычных терапевтических отделениях, не может превышать пяти человек, в промежуточных (о них позже) – четырёх или трёх, в зависимости от тяжести состояния больных, и в реанимации – двух. В моём родном отделении – а оно как раз относится к разряду промежуточных – 29 коек, и до принятия нового закона их обслуживали четыре медсестры. Ветераны, правда, помнят и такие дни, когда медсестёр бывало всего две, а однажды, когда всех скосил какой-то особенно жуткий грипп – одна.

Сегодня, когда отделению для тех же 29 больных требуется от десяти до двенадцати медсестёр, такие рассказы воспринимаются новым поколением, к которому я имею честь принадлежать, как «сказки, легенды, тосты», записываемые незабвенным Шуриком на Кавказе – забавно, но верится с трудом. Дело в том, что за последние лет десять-пятнадцать в США резко выросла степень тяжести состояния больных, за которыми мы ухаживаем, и, соответственно, количество и сложность процедур, которые мы выполняем. Медицинская наука идёт вперёд семимильными шагами, измышляя всё новые способы облегчения и продления жизни, и у нас в отделении теперь лежат пациенты реанимационного уровня, то есть ну очень больные. Наш бывший контингент, который можно было определить как «тяжёлый, но стабильный», переместился в терапию, а уж в самой реанимации теперь оказываются только те, кого в буквальном смысле схватили за душу при отделении оной от тела. А те, кто раньше занимал места в терапии, сегодня с большим успехом лечатся амбулаторно.

Становясь всё более и более технически сложным, здравоохранение одновременно стремительно дорожает, поэтому задача современных американских больниц состоит в том, чтобы как можно быстрее и эффективнее стабилизировать больного и отпустить его с миром. Здесь невозможно даже представить себе тот довольно распространённый случай из моего далёкого российского прошлого, когда старушки на месяц ложились зимой в больницу, чтобы «поколоть витамины». В моей больнице одна только палата – то есть стены, потолок, кровать и подведённый кислород – обходится больному в тысячу долларов. В день.

Ещё один немаловажный фактор, влияющий на соотношение спроса и предложения на рынке медперсонала – это стремительное старение населения США, а уж в Калифорнии этого самого населения видимо-невидимо. Возрастная категория, в которую входят люди от 65-ти до 85-ти лет, сегодня является самой быстрорастущей демографической группой. Повальное старение и выход на пенсию не обходит и самих медсестёр. Правда, с наступлением в США нынешней невесёлой экономической ситуации, которую журналисты метко окрестили Великой Рецессией, всё чаще происходит вот что: выйдет медсестра на пенсию, отдохнёт пару месяцев и возвращается на работу. Может и не на полную ставку, и наверняка нехотя, но возвращается. При выходе на заслуженный отдых очень быстро выясняется пренеприятный факт: тот уровень жизни, к которому мы тут привыкаем при отличной зарплате, на пенсии поддерживать просто невозможно. А если в это же время выходит на пенсию и ваш муж или жена... «уж тут, просто, моё почтение!»³ – доходы резко сокращаются, на душе становится несколько «тусьменно», как говаривала одна моя провинциальная знакомая, и снова бредёт несчастная медсестра в свою родную больницу.

А больниц в Калифорнии много, хороших и разных. Будучи студентами, мы проходили клиническую практику в среднем в пяти-шести разных лечебницах и, естественно, присматривались к ним, как к возможным местам будущей работы. Спрашивали штатных медсестёр, как им работается, отмечали, как строятся отношения среднего медперсонала с врачами, и даже принимали во внимание, чем и почём кормят в столовой. У каждой больницы есть свой неуловимый дух (это я в самом переносном смысле). Например, в государственном региональном центре, где бесплатно лечат малоимущих, персонал в основном идейный: так прямо и говорят, что пришли сюда работать, чтобы помогать людям. В больнице Кайзер Перманенте царит Его Величество Профсоюз: никто особенно не надрывается, перерывы на обед и просто «перекуры» соблюдаются с религиозной тщательностью, и зарплата там самая высокая.

Но, на мой вгляд, по всем параметрам выигрывал медицинский центр имени Джона Муира (John Muir Medical Center) – был в Калифорнии в конце девятнадцатого века такой писатель, натуралист и основатель природоохранного движения. Он даже изображён на калифорнийской юбилейной монете в 25 центов. Так вот, у меня с Джоном Муиром получилась любовь с первого взгляда, как в своё время – с МНТК «Микрохирургия глаза». Как только я вступила под сень, я не боюсь этого слова, их сводов, так я тут же поняла, что буду работать именно здесь. Кстати, местное русскоязычное население ласково именует мою больницу МУРом.

Работать в Центре Джона Муира считается очень престижным. Центр находится в живописном городке Walnut Creek, где проживают немало «богатеньких Буратин». «Муровцы» гордятся своим центром, его историей и дорожат своей доселе незапятнанной репутацией: три стилизованные листочка, вписанные в треугольник – эмблема центра – являются чем-то вроде местного знака качества. Больница не очень большая, на 324 койки, зато является травматологическим центром для двух крупных административных округов. Это означает, что она денно и нощно принимает тяжёлых больных из автомобильных аварий, а также стреляные и колотые раны. Прямо перед больницей вертолётная площадка: вот она слева на фотографии, похожая на спиленную на корню Эйфелеву башню.

Порядок устройства на работу в Центр Джона Муира следующий: после того, как твоё заявление рассмотрели в отделе кадров, тебе звонят и приглашают на предварительное интервью. На начальном этапе это чистая проформа, весьма поверхностная, грубо говоря, проверка на вшивость. Для начала дают тебе математический тест на уровне второго класса, чтобы выяснить, можешь ли ты в уме решить, например, такую сложную задачу: «Врач прописал больному 650 миллиграмм Тайленола. Сколько таблеток вы дадите больному, если в каждой таблетке содержится 325 миллиграмм?»⁴. Потом следует краткая беседа один на один с работником отдела кадров, в течение который тебе задают вопросы типа: «Считаете ли вы, что на работу нужно приходить вовремя?» Не знаю, как некоторым соискателям удаётся засыпаться на этом этапе... это же особый талант нужен, но некоторые действительно отсеиваются. Должно быть, честно отвечают, что на работу приходить вообще не стоит или злостно перекармливают больных Тайленолом. Для всех остальных назначается день так называемого панельного собеседования, что на практике означает примерно «вас много, а я одна».

В этот день ты приходишь на собеседование при полном параде, и с тобой беседуют руководители всех отделений, в которых есть вакансии. В моём случае их было пятнадцать. Каждый из присутствующих по очереди задаёт тебе вопросы, в то время как все остальные не сводят с тебя глаз и время от времени что-то многозначительно записывают. Обстановка, надо признаться, довольно нервозная, но где наша не пропадала, правда?

Вот вопросы, которые мне задавали – ведь помню все до единого:

• Что привлекает Вас в нашей организации?
• Почему Вы выбрали профессию медсестры?
• Какие сложности Вы предвидите для себя в течение первого года работы?
• Каковы Ваши сильные и слабые стороны?
• Какие качества особенно раздражают Вас в людях?
• Где Вы видите себя через пять лет в плане карьеры?
• Какими тремя качествами, по-Вашему, должна обладать медсестра?
• Больной вышел из себя, кричит и оскорбляет Вас. Ваши действия?
• Вы ошибочно дали больному лекарство, предназначавшееся для его соседа по палате. Ваши действия?
• Вы неоднократно замечали, что Ваш коллега приходит на работу в состоянии опьянения или под действием наркотиков. Что Вы предпримете?
• До Вас дошли сведения о том, что один из Ваших коллег нелицеприятно отзывается о Вас за Вашей спиной. Как Вы отреагируете?
• Вы заняты выше головы, а Ваша коллега просит помочь ей с одним её больным. Что Вы будете делать?
• Врач сделал назначение, которое, по Вашему мнению, может повредить больному. Ваши действия?
• Вы собираетесь ввести коматозному больному предписанный препарат. Дочь больного находится в палате и категорически запрещает Вам это делать. Как Вы отреагируете?
• Объясните нам, почему мы должны взять Вас на работу?

Пока идёт этот перекрёстный допрос (аналогия с залом суда, увы, не случайна), интервьюирующие преследуют две основные цели: во-первых, убедиться в том, что соискатель проникся духом и буквой правила «не навреди» и, скорее всего, не даст никому повода подать на себя в суд, и, во-вторых, что он душа-человек, легко сработается с коллективом и, следовательно, сам ни на кого не подаст в суд. Американское здравоохранение настолько пронизано духом сутяжничества, что именно эти два пункта первоначально перевешивают чашу весов в ту или другую сторону.

По завершении собеседования стороны обмениваются уверениями в искренней преданности, и соискатель отправляется домой дожидаться звонка или – вероятнее всего – спешит на интервью в другую больницу. Примерно через неделю или присылают письмо с вежливым отказом, или звонят и делают тебе официальное предложение, после чего ты уже в гораздо более расслабленной обстановке снова встречаешься с начальником отделения, где тебе предстоит работать, а он представляет тебя коллективу и ведёт на экскурсию по отделу.

На следующем этапе происходит узаконивание отношений с избранным местом работы, и заключается традиционный контракт. В моём случае Центр Джон Муир обязался возместить мне расходы в размере пятисот долларов на подготовку к сдаче лицензионного экзамена и получение самой лицензии, а также обеспечить мне полностью оплачиваемую стажировку на рабочем месте в течение пяти с половиной месяцев. Это неслыханная роскошь – обычно больницы отводят на это только шесть недель. Я, со своей стороны, давала обязательство проработать в центре как минимум два года, чтобы оправдать расходы на моё обучение. Если я по какой-то причине решила бы поменять место работы до истечения этого срока, то Центр Джон Муир оставлял за собой право взыскать с меня стоимость обучения в размере до пятнадцати тысяч долларов. И так меня эта сумма напугала, что вот уже пятый год пошёл, а я всё работаю и работаю!

Смены в моей больнице обычно по 12 часов, от семи до семи: три дня в неделю работаешь, четыре – отдыхаешь. Я, как и большинство новичков, работаю ночами, и это неудобство нам щедро компенсируется. Вот вам пример из области занимательной математики, как начисляется наша зарплата: с семи утра до трёх часов дня идёт базовая почасовая ставка, с трёх до одиннадцати вечера – вечерняя надбавка, и с одиннадцати вечера до семи утра – ночной тариф. В праздничные дни всё это возрастает в полтора раза и в день зарплаты обретает приятные очертания лишних трёхсот-четырёхсот долларов. А если начальство попросит остаться после смены ещё на четыре часа (максимум сверхурочного времени, разрешённый законом штата), то они рассчитываются уже в двойном размере. Как говорится, пустячок, а приятно! А есть ещё специальный тариф для так называемых «уикендеров», которые работают каждые выходные. Так вот, работают они только два дня, а платят им, как за три, представляете? Этот режим, по вполне понятным причинам, пользуется особой популярностью у родителей с детьми школьного возраста – с бабушками, как и с медсёстрами, в Америке напряжёнка.

В день начала стажировки всех новых медсестёр собирают на банкет, где сначала высокое начальство произносит напутственно-зажигательные речи, а потом все садятся закусить, чем бог послал, знакомятся друг с другом, радуются, «что все мы здесь сегодня собрались», и расходятся с сумками, набитыми фирменными сувенирами. В нашем случае нас собралось 23 человека, и следующие пять с половиной месяцев нашей жизни были расписаны примерно так: каждый понедельник для нас организовывались лекции и практические занятия. В основном нам преподавали всякую ерунду для общего развития, которую мы – буквально только что со школьной скамьи – и так наслушались вдоволь, но случались и очень интересные дни, когда в качестве лекторов приглашались врачи-интенсивисты, кардио- и нейрохирурги, пульмонологи, и мы слушали их, раскрыв рты. Дальше рот уже не закрывался по другой причине: за сидение на лекциях нам начисляли нашу ночную ставку, хотя занятия проходили, естественно, днём. «Если ночной сторож умер днём, будут ли ему платить пенсию?»⁵. Насчёт сторожа не скажу, а нам исправно платили...

В остальные дни мы проходили стажировку в своих отделениях под началом опытных медсестёр, причём все эти пять с половиной месяцев мы оставались как бы невидимками и в штатном расписании не числились. Каждый наш шаг проверялся и перепроверялся, потому что в положении невидимок мы и ответственности никакой не несли – за нас ручались своими профессиональными лицензиями наши наставники. За время стажировки мы сдали бесчисленное количество самых разнообразных тестов и экзаменов, теоретических и практических, и, наконец, наступил тот страшный день, когда я вышла на работу на подгибающихся ногах, впервые осознав себя самостоятельной медсестрой. Мне – как говорится, на новеньких – сразу же дали больного на вентиляторе, который уже порядком надоел всему отделению – и мы с ним оба с трудом, но дожили до утра.

Я работаю в PCU или Progressive Care Unit – одном из блоков, составляющих большой комплекс отделений интенсивной терапии. Почему моё место работы называется отделением прогрессивной терапии, сказать трудно, но я всё же попробую. Мы своим больным при поступлении выдаём листовки, объясняющие, кто мы такие и почему они тут оказались, так что я поневоле всесторонне изучила вопросы, касающиеся семантики. Итак, мы представляем из себя промежуточный этап, который принимает больных из обычных терапевтических отделений, если их состояние (больных, а не отделений) ухудшается, но не до такой степени, чтобы сразу переводить их в реанимацию. И в обратном порядке – берём больных из реанимации, когда им немного полегчает, стараемся довести их до нужной кондиции и при благоприятном исходе переправляем в общую терапию или, как мы говорим, «на этаж». Вот посредством этого бесконечного движения по горизонтали и вертикали и достигается вышеупомянутый прогресс и полная загруженность койко-мест. Бывает, среди ночи перевозим больного из пункта А в пункт Б, потому что в приёмном покое оказывается травма, которая для реанимации слишком лёгкая, для терапии – слишком тяжёлая, а вот нам – в самый раз. Хорошо, что кровати на колёсах и с мотором, так что больной едет себе со второго этажа на шестой, как Емеля на печке, может даже и не просыпаться.

Мы не специализируемся по какому-то определённому профилю, а принимаем самых разных больных, которых объединяет исключительно тяжесть их состояния. Чего только у нас не увидишь: инфаркты, сердечная недостаточность, отёк легких, инсульты, кровоизлияния в мозг, самые разнообразные травмы, послеоперационный психоз и просто психоз... Случаются и редкие заболевания как синдром Рейно, болезнь Гийена-Барре, рассеянный склероз, туберкулёз, а прошлой зимой были случаи «птичьего гриппа».

Хотите – верьте, хотите – нет, но у меня до сих пор сердце замирает, когда я еду на работу: и страшно, и интересно, потому что «никогда не знаешь, какая начинка тебе попадётся», выражаясь словами Форреста Гампа. Вот в зависимости от начинки то плачешь, то хохочешь, то рвёшь на себе остатки волос и риторически вопрошаешь: «Господи, зачем я ввязалась в такую авантюру на старости лет?!». А в особенно сложных случаях – только никому не говорите – я ухожу в укромный уголок и тихо матерюсь там по-русски... здорово помогает, между прочим.

¹RN (Registered Nurse) – официальное название профессии медсестры в США.
² Н.В. Гоголь. «Женитьба».
³ Н.В. Гоголь. «Женитьба».
⁴ Ответ в следующем номере газеты (шутка).
⁵ Хохма из далёкого детства.