Глава вторая. Куда пойти лечиться.
Вот я пишу уже который год про нашу больницу: Джон Муир, Джон Муир, а он на самом деле един в двух лицах. Наш центр, где я работаю, находится в городе Walnut Creek (русская Википедия транслитерирует его как Уолнат-Крик, с дефисом, так что и я буду придерживаться такого написания), а совсем неподалёку — в городе Конкорд — есть ещё одна больница, правда, поменьше, которая тоже называется Джон Муир. В общем, как в том сне, что видела маменька в «Женитьбе Бальзаминова» про Китай, который оказался «на нашей стороне, точно такой же, да еще не один»1. Исторически это были две совершенно разные больницы, но наш Джон Муир, хоть и появился позже конкордовского, рос и расширялся гораздо быстрее и в конце концов вобрал в себя первую больницу. Так что теперь мы сосуществуем в таком вот двойственном мироздании.
Так как обе наши больницы находятся в одном округе, то некоторые отделения уникальны только для Конкорда или Уолнат-Крика, чтобы избежать дублирования. В Конкорде, например, развёрнута мощная кардиологическая служба, где делают открытые операции на сердце. Мы в такие дебри не суёмся и ограничиваемся шунтированием, зато только у нас есть нейрологический центр, где лечат инсульты и черепно-мозговые травмы. У нас же организовано и специализированное ортопедическое отделение. Часто бывает, что больной поступает к нам с инфарктом, мы выводим его из острого состояния, но врач решает, что ему показана операция, и тогда его от нас перевозят в Конкорд. А бывает, что больной приходит в Конкорд с жалобой всего лишь на головную боль, но когда ему сделают томографию и увидят кровоизлияние, то срочно везут к нам. Так мы и обмениваемся больными, благо от нас до Конкорда минут десять-пятнадцать езды.
Самое главное различие между двумя ликами Джона Муира заключается в том, что наша больница не имеет профсоюза, а конкордовская — имеет. Казалось бы, ну и что такого? Вроде бы мы все работаем в одной системе, правильно? На практике же получается следующее: многие из нас, у которых или дети в колледже, или дома большие и дорогие, ищут, где бы подработать. Так вот, нам в Конкорде работать нельзя, а конкордовцам, соответственно — у нас, потому что Заратустра, то есть профсоюз, не разрешает.
Позволю себе небольшое лирическое отступление насчёт профсоюзов. Американские работодатели профсоюзы не любят, что не удивительно. Исторически они возникли как средство борьбы за интересы рабочего человека и сыграли огромную положительную роль в том, что мы не работаем в тех страшных условиях, которые были живо описаны великим пролетарским писателем Максимом Горьким в романе «Мать»2. Сегодня максимальная продолжительность рабочего дня, обязательные выходные и всё такое уже давно узаконены как федерально, так и на уровне штата. Но профсоюзы борьбу не бросают! Взгляд у обывателя на них разный: кто считает, что они в своём праве, а кто полагает, что они просто зажрались и мутят воду.
У нас недавно была четырёхдневная забастовка работников BART3 — это такой полуметро-полупоезд, который связывает воедино всю территорию вокруг Сан-Франциско и на котором народ ездит на работу и в аэропорт. Я как раз вернулась из Канады, а в аэропорту — картина Репина «Приплыли», и пришлось мне ехать домой на такси за сто двадцать долларов вместо семнадцати. Да и не это даже самое страшное, главное — все магистрали были забиты, так что на дорогу в сорок миль ушло два часа. В общем, работники BART показали нам всем «кузькину мать», и к концу забастовки даже те, кто сначала с симпатией отнеслись к требованиям бастующих, уже поносили их на чём свет стоит. Народ подходил к администрации с плакатами «Возьмите меня на работу!» и «Я буду работать за половину их зарплаты!» Время-то у нас тяжёлое, безработных масса, а тут получается, что и так людям платят 70 тысяч в год с бенефитами, а им всё равно мало.
В конце концов BART снова заработал, потому что есть-пить и за жильё платить всем надо, даже самым ярым борцам за справедливость. Администрация на уступки не пошла, там тоже не дураки сидят — они поняли, что калифорнийцы озлились не на шутку, и в случае чего vox populi прозвучит в поддержку того, кто снова запустит родной поезд. Так что снова «наш паровоз вперёд летит», и бедные машинисты надрываются за всё ту же «нищенскую» зарплату.
Итак, конкордовский Джон Муир, управляемый твёрдой рукой профсоюза, живёт размеренной регламентированной жизнью. Положен работнику пятнадцатиминутный перерыв — он или она пойдёт на свой перерыв в установленное время, что бы ни случилось, причём его начальник в этом удостоверится. А иначе — нарушение трудового договора, штрафы, суды и так далее. Всё это неуловимо сказывается на общей обстановке в больнице: никто не носится с выпученными глазами и перекошенной рожей. Персонал медленно и с достонством прогуливается по коридорам, многие останавливаются поболтать. В столовой обедают медленно и с удовольствием, «тщательно пережёвывая пищу»4. Правда, к ним не везут травмы (они все у нас, в Уолнат-Крике), поэтому вертолёты над головой не гремят, никто не мчится с дробным топотом на вызов, и никаких страдальцев не волокут на каталках мимо ошарашенных зрителей. В Конкорде просто сам воздух другой: нет там того адреналина, каким всё пропитано в моей родной больнице. Туда входишь и сразу чувствуешь — сплошная расслабуха. Ну, конечно, и больница вдвое меньше нашей, что тоже благоприятно сказывается на общей обстановке.
И репутация у нашего двуликого Джона Муира тоже разная. Не боясь показаться нескромной, скажу, что Уолнат-Крик, кроме высокого качества медицинской помощи, славится прекрасным сервисом на всех уровнях, а Конкорд всё время в чём-то недотягивает и хмуро выглядывает из-за плеча успешного старшего брата. Многие медсёстры переходят работать из Конкорда к нам, потому что их притягивает наше почти маниакальное стремление к совершенству. Некоторые — особенно молодые парни — как раз жаждут того самого адреналина, которого у нас в избытке, потому что в Конкорде им скучно.
Центр Джона Муира в Уолнат-Крике вот уже четыре года подряд упоминается в списке лучших пятидесяти больниц страны, ежегодно публикуемом агенством US News5. Мы там традиционно занимаем очень почётное тридцатое место по гастроэнтерологии и двадцать четвёртое — по ортопедии, а в этом году прорвались на сорок пятое по онкологии. Быть упомянутой по трём категориям в этом престижном списке наряду с такими титанами, как «Джон Хопкинс» и «Майо» — это огромная честь для маленькой больницы Джона Муира всего на 572 койки. Мы ведь не приписаны ни к какому университету, а в северной Калифорнии по качеству медицинской помощи идём сразу за UCSF — мощным научно-исследовательским центром при государственном университете в Сан-Франциско. Честно вам признаюсь, что меня просто распирает от гордости! Уж кому, как не мне, известно, что далеко не всё у нас идеально, но мы — каждый на своём рабочем месте — стараемся изо всех сил, и никакой профсоюз нам не нужен (правда, о регулярных пятнадцатиминутных перерывах приходится только мечтать). А вот в Конкорде профсоюз есть, а качество обслуживания хромает, как я убедилась на собственной шкуре. Интересная зависимость просматривается...
Когда выяснилось, что мне предстоит лапароскопическая операция в гастроэнтерологическом отделении конкордовской больницы, я даже обрадовалась. Обрадовалась не самому факту операции, а её географии. Во-первых, думаю, никто там меня не знает, не будут строем ходить и сочувствовать. Во-вторых, наконец-то я посмотрю на Конкорд изнутри — что же там у них не так? Почему они никак не доберутся до нашего стандарта? В общем, решила я совместить приятное с полезным, не знаю, правда, что есть что в этом заявлении.
В день операции прихожу укладываться. Да, вот интересный момент (как пишут в журналах типа «Гламур» — «Всё, что вы хотели знать и о чём стеснялись спросить»): клизма. Недавно моя подруга оперировалась в России в ортопедическом отделении, меняла суставы в щиколотках. Так вот, ей при поступлении устроили клизму. В её случае меня это изумило особенно, потому что, как говорила сваха Ханума, «где Кура — и где твой дом?!»6. У нас в больнице предоперационную клизму никому не делают, потому что, во-первых, незачем, во-вторых, толку мало, а возни много. Считается, что достаточно в день перед операцией ничего не есть и не пить после полуночи. Не пить, если оперируют в первый заход, а если операция в час дня, то пей себе с утра на здоровье, всё равно к моменту операции в желудке уже ничего не останется. Так что и мне, хотя оперировали меня как раз на самых что ни на есть кишках, никакой клизмы не ставили.
Началось моё знакомство с Конкордом с того, что там весомо называется отделением краткого пребывания. В Уолнат-Крике предоперационная — это загончики с занавесками, как в приёмном отделении, потому что всё на потоке, скорее, скорее. А в Конкорде всё основательно. Целое отделение отдано под эту ерунду, настоящие палаты с ванными, причём всё стоит пустое — ну, сколько больных может пропустить через себя операционная? Может, конечно, конкордовцы это отделение при необходимости превращают во что-то ещё, но общий тон их больницы таков, что особенной прыти я там не заметила. Хотя наверняка-то я ничего не знаю, так что этот вопрос запишем в неизвестные, не будем возводить напраслину на собратьев.
Ну вот, залегла я в кровать средь бела дня, и вскоре пришла ко мне древняя медсестра с довольно кислым видом. В этом отделении, насколько я успела заметить (а мне, конечно, всё было интересно), все медсёстры были именно такие — мягко говоря, очень опытные. А что — работа не пыльная, вряд ли больные часто отдают концы перед операцией, так что кодовые ситуации у них там редко случаются, и вскакивать и мчаться сломя голову никуда не надо. «Опись, протокол, сдал, принял, отпечатки пальцев»7. В принципе можно работать бесконечно.
Медсестра меня подробно, и не торопясь, распросила обо всём (вопросы эти я знаю наизусть, потому что сама их задаю своим больным при их поступлении к нам в отделение), записала мои ответы и неожиданно заявила, что должна подробно осмотреть меня всю с головы до пят на предмет пролежней. Я никак не ожидала подобного шмона. Ну какие и откуда у меня пролежни? Я же ещё относительно молодая и предвигаюсь без посторонней помощи! На моё возмущённое попискивание мне было сказано, что вот один раз (должно быть в 1913 году) она поверила больной, что у неё нет пролежней, а та потом на неё в суд подала, когда пролежни-таки были выявлены. Утешаясь тем, что это всё-таки не клизма, я покорилась старушке и отдала ей на просмотр всё своё рубенсовское великолепие. Убедившись, что я не утаиваю злостно никаких пролежней, она заметно повеселела, заверила меня, что скоро за мной придут из операционной, и удалилась.
Потом пришла дама-анестезиолог, поговорила со мной, выяснила, что я не пью, не курю, наркотики не употребляю, убедилась, что крылышки и нимб у меня над головой присутствуют и держатся крепко, и пошла восвояси. Потом набежала хирургическая команда и повлекла меня в операционную. Интересно проявляется забота о клиенте: сразу на стол не кладут, дают вводный внутривенный наркоз на кроватке. Засыпаешь себе, а бригада уже потом надрывается и ворочает твоё бренное тело, как хочет. Кровать, с которой меня сгрузили, перевозят в послеоперационную реанимацию, где она ждёт меня, как верный конь. На ней же я потом поеду и в палату, что означает экономию белья. В операционной было весело, шумно и страшно холодно, но я быстренько отключилась. «Ой, поплыли...»8
«Проснулся Фома — ничего не поймёт»9... На самом деле очнулась я мгновенно. Я не спрашивала, какой именно мне давали наркоз, но никакого ощущения похмелья или чего-то неприятного у меня не было: проснулась и проснулась, по утрам ещё хуже бывает без всякого наркоза. Со мной рядом была довольно хмурая медсестра (может, опаздывала на свой законный пятнадцатиминутный перерыв?). Кишки мои, естественно, болели довольно сильно, но я всегда веду себя очень прилично и вообще улыбаюсь и машу. Как положено, медсестра спросила меня, как я оцениваю интенсивность своей боли по десятибалльной шкале, и получив ответ «Семь», дала мне внутривенный гидроморфон. Хорошая штука, между прочим. Правда, одного миллиграмма мне показалось мало, и я попросила ещё. И тут моя медсестра отколола такую штуку:
— Цель болеутоляющей медикаментации, — сказала она, — состоит не в том, чтобы полностью избавить пациента от боли, а в том, чтобы боль находилась под контролем.
Сильно сказано! И главное — вовремя, когда пациент чуть ли не корчится от боли. В ответ я осведомилась у неё, под чьим именно контролем должна, по её мнению, находиться боль пациента. И вообще, сказала я, продолжая улыбаться и махать с удвоенной силой, я сама работаю в интенсивной терапии в Уолнат-Крике, так что коли второй миллиграмм, не сомневайся, да ещё фенерганчику добавь от тошноты. Так она и сделала, но мои рекомендации ей решительно не понравились. Не залюбила меня медсестра, как Ванькина маманя змею Скарапею из сказки «Волшебное кольцо»10. С профессиональной точки зрения мне лично такой подход к делу решительно не понятен. Пациентка полностью очнулась, даже ведёт вполне внятную дискуссию, дышит — дай бог каждому. Правда, с кислорода она меня не снимала, согласно протоколу, но (я скосила глаза на монитор) сатурация у меня была 100%, частота дыхания — 14 в минуту, давление 118/76, то есть объективно никаких противопоказаний к тому, чтобы дать мне добавочную дозу наркотика, не было.
Видимо, мне просто не повезло, и я попала к такой медсестре, которая считала, что наркотики надо давать только в самом крайнем случае. В моём родном отделении у нас тоже есть пара-тройка приверженцов такой теории, которые мурыжут больных до последнего, хотя никакой повышенной отчётности или сложности в добывании наркотиков у нас нет. Единственная закавыка — надо обязательно запротоколировать уровень боли согласно сообщению пациента за пятнадцать минут до дачи медикамента и через час после. Поэтому, я думаю, просто возиться не хотят.
Ну ладно, накачанная наркотиком и антигистамином, я вскоре была готова к перевозке на этаж и водворению в палату. При укладывании в больницу мне клятвенно пообещали отдельную палату. Мы, говорят, медсестёр всегда кладём отдельно, а то они начинают ухаживать за соседкой по палате, вместо того чтобы спокойно выздоравливать. Я их заверила, что с моей стороны никакой опасности в этом смысле не предвидится, но отдельная палата — это, конечно, прекрасно. На том и разошлись.
Естественно, моя палата оказалась на двоих! Свободных палат на этаже была уйма, как я заметила, проезжая мимо на кровати, но не буду же я устраивать скандал? Хотя могла бы... У нас больные какие только номера не откалывают. Думаю, ладно, одну ночь переживу.
Всем пациентам в больнице на ноги положено надевать пневматические массажные чулки, чтобы не образовывались тромбы. Чулки эти, кстати, дают довольно приятное ощущение; ноги заворачиваются в них, как в конверты на липучках, и они потом подключаются к тяжеленной машине вроде маленького, но злобного аппарата машинного доения, который помещается под кроватью.
Вот и меня запаковали в такие чулки, потом сунули мне кпопку вызова и предупредили, чтобы я ни в коем случае не вставала самостоятельно. Лежу себе, смотрю в потолок, физраствор исправно капает, и ясное дело, вскоре мне захотелось в туалет. Как юная пионерка, нажимаю кнопку вызова. По правилам мне должны ответить в течение десяти секунд. Действительно отвечают мгновенно, я излагаю свою ситуацию, мне обещают кого-то прислать, и я вполне оптимистично жду. Жду, жду, жду. Двадцать минут жду. Потом звоню ещё. Снова — секретарь видимо — отвечает очень быстро — что никто подойти не может, потому что — внимание!!! — все на ужине. Я обалдеваю. А кто же в лавке остался? И когда же кто-нибудь придёт? Минут через двадцать. Ни фига себе! Ситуация с причиной, по которой Конкорд упорно не попадает в список лучших больниц США, стала стремительно проясняться. Кроме этого мне стало ясно, что минут через двадцать уже придётся перестилать постель, и я решила, что надо ползти до туалета самостоятельно. Содрала массажные чулки с ног. Встала. Но ведь ко мне ещё прицеплена капельница, которую надо вытащить из розетки. Розетки же — чудо инженерной мысли — расположены почему-то над самым плинтусом, так что и здоровому-то человеку трудно будет в три погибели согнуться, а только что разрезанному и заштопанному и подавно. После долгого кряхтенья и поскуливанья я всё же отключила капельницу и, толкая её перед собой, твёрдой походкой Командора двинулась в сторону туалета.
Моя соседка по палате, мексиканка, что-то залопотала на предмет давай познакомимся и что у тебя болит, на что я рыкнула «не сейчас» и продолжила своё шествие. В туалете меня ждал новый сюрприз: на унитазе лежала полная до краёв «шляпа». «Шляпами» мы называем пластмассовые градуированные контейнеры для сбора мочи, которые действительно похожи на шляпу. Они помещаются на сиденье, и так мы учитываем, сколько из больного вылилось, чтобы сравнить с тем, сколько в него влилось (внутривенно и через рот). Я тихо взвыла, потому что между мною и предметом моего вожделения снова возникло препятствие, потом подала назад, выхватила из коробки перчатки, натянула их, вылила в унитаз «шляпу», записала против соседкиного места на листке учёта «850 мл, жёлтая, прозрачная», содрала перчатки и... как говорила моя бабушка, «хоть уборная не аптека, но облегчает человека».
Уже на обратном пути к кровати меня увидела в дверях медсестра и очень удивилась: «Зачем же вы встали? Надо было позвонить». Тут я сказала всё, что я думаю по поводу организации работы в отделении и хмуро полезла в кровать, а она сообщила мне, что ничего не могла поделать, потому что по закону (какому?!) всё отделение обязано в 18:30 идти на ужин. Я живо поинтересовалась, разворачивают ли они знамёна, и кто у них барабанщиком. Она кисло улыбнулась и испарилась. Ну вот скажите, зачем так откровенно врать? Такого «закона» не существует, и никто не позволит оставить больных без присмотра, они просто совершенно распустились в этом отделении. Скорее всего, кто-то торт принес, вот они всем кагалом и побежали его есть. Несколькими часами позже я позвонила и попросила наркотик, и опять такая же история: никто не приходит. Я уже язвительно спрашиваю у секретаря: теперь у вас что, полдник? Или оздоровительная прогулка на свежем воздухе? Через сорок минут — неслыханно! — прибегает моя медсестра, запыхавшись, и извиняется: «Ах, простите, у нас такое ЧП — один больной встаёт с кровати!» Я говорю: «И вы что, всем отделением его укладываете?» Ну и ну! Их бы в моё отделение на перевоспитание — сразу бы узнали, что такое ЧП! «Хорошо, сейчас принесу ваше лекарство». Жду. Никто не идёт. Звоню. Приходит — «Ой, а я заглянула — вы спите, я и не стала будить». Если я лежу с закрытыми глазами, это не значит, что я сплю! Давай наркоту, козья морда!
Ужасно не люблю халтуры и непрофессионализма. Тем более что они ведь знают, где я работаю, и что номер с заговариванием зубов не пройдёт. У себя мы всегда бежим на звонки больных, даже если они «чужие». Во-первых, потому что держим марку. А во-вторых, если этот больной без присмотра встанет, грохнется на пол и сломает ногу, а то и шею, никому мало не покажется. Уже после выписки я для чистоты эксперимента опрашивала своих коллег, которые тоже оперировались в Конкорде, и у многих остались такие же впечатления, что и у меня. Персонал ленивый, невнимательный, никакого сервиса, «разве это уровень Джона Муира?» Как-то становится за державу обидно!
Правда, ночью на смену пришла медсестра из другого отделения, и это был совсем 
иной уровень. Значит, дело, видимо, в отделении, в начальстве, которое не хочет или не может потребовать от подчинённых соблюдения элементарных правил. Новая медсестра мгновенно оценила ситуацию, спросила, какая доза помогает мне от боли, посоветовала мне на ночь принять таблетку дополнительно к внутривенному наркотику, и я спокойно проспала до утра. Утром уже ничего не болело. Приглянувшаяся мне ночная медсестра на прощание отцепила меня от капельницы, и всё у неё было четко, слаженно, вовремя — ну просто наш человек, истинный Муровец11!
Потом, как мне велели, для профилактики послеоперационного пареза кишечника, я пошла гулять по коридору, как Штирлиц. Гуляла я упорно, потому что знала, что домой меня не отпустят, пока — пардон — не отойдут газы. Но я же не идиот, чтобы сидеть в больнице и ждать этого счастливого момента! Взяла на пульте стетоскоп, послушала свои кишки — бурлят, родимые — значит, до газов дело как-нибудь дойдёт. Дневной медсестре нагло соврала, что газую со страшной силой, пусть звонит врачу, чтобы выписывал. Прихожу в палату, а у меня сидят нежданные гости — две другие послеоперационные больные, которые пришли ко мне за советом. Их мучают страшные боли, они не могут ходить, не говоря уже о том, чтобы — ещё раз простите — пукнуть. А меня, оказывается, им уже с утра поставили в пример, так что они из последних сил приплелись ко мне, сели и смотрят на меня несчастными глазами. Ну хоть плачь, хоть смейся! Я же за них не пукну! Я и за себя... того... не очень... Пришлось их утешать, подбадривать и тащить за собой на прогулку по коридору, что называется «через не хочу». Американцы, на мой взгяд, — нежный народ, непривыкший к трудностям, а уж перед физической болью они пасуют мгновенно. Хотя у всех болевой порог разный, так что зря я тут провожу обобщение на национальном уровне. Это скорее такой настрой: ах-ах, какой кошмар, скорее дайте мне таблетку от всего на свете. Но об этом как-нибудь в другой раз и отдельно.
Ну вот и всё, выписали меня домой с предписанием принимать таблетированный гидрокодоном по 5-10 мг каждые 4 часа на тот случай, если будет болеть живот. Я пару раз последовала совету больше для порядка, а потом перестала, потому что машину на наркотике водить нельзя, да и вообще дуреешь от него, а мне такое состояние не нравится. Но боль снимает здорово: не то что про живот, а всё про на свете забываешь. Правда, о своём пребывании в Конкорде я не забыла и, когда мне прислали по почте анкету, я подробно ответила на все вопросы и изложила свои замечания и рекомендации. Пусть подтягиваются, а то не бывать им ударниками капиталистического соревнования!
1 К/ф «Женитьба Бальзаминова», 1964 г.
2 Согласно передаче «Городок», первоначально в заглавии романа было три слова, но злобная царская цензура пропустила только последнее.
3 https://ru.wikipedia.org/wiki/Bay_Area_Rapid_Transit
4 И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев.
5 http://health.usnews.com/best-hospitals/rankings
6 «Ханума», спектакль ЛБДТ, 1978 г.
7 К/ф «Бриллиантовая рука», 1968 г.
8 Женя, к/ф «Ирония судьбы или С лёгким паром», 1975 г.
9 Сергей Михалков. Фома http://lukoshko.net/mihal/mihal2.shtml
10 Борис Шергин. Волшебное кольцо.
11 Местное русскоязычное население величает нашу больницу МУРом.
