Моё первое знакомство с тем, как было поставлено дело борьбы с инфекцией в Советском Союзе запомнилось мне накрепко, в основном потому, что оно совпало с первым в моей молодой и дотоле вполне невинной жизни нарушением социалистического закона, а именно – дачей взятки должностному лицу при исполнении им своих обязанностей.
Вот краткая история моего падения в бездну: мой пятилетний сын в феврале ухитрился заболеть дизентетрией. На мой риторический вопль «Где он мог подхватить дизентерию зимой?!» прибывший врач скорой помощи резонно заметила: «Мамаша, ведь они когда по лестнице идут, всю лестницу оближут». Против такого исчерпывающе верного наблюдения мне было нечего возразить, и испуганного лизателя лестниц повлекли в инфекционную детскую больницу. Это было мощное здание, построенное с купеческим размахом в конце XIX века на деньги старого нового русского Саввы Морозова. На пороге нас встретила суровая медсестра гренадёрского облика, которая чётко мне разъяснила, «что здесь вам не тут»: никаких свиданий – тут я что-то осмеялась проблеять про телефон – и никаких разговоров по телефону (должно быть, чтобы инфекция не просочилась по проводам), передачи будут подвергаться тщательному досмотру, и вот на стене список запрещённых продуктов. Никогда не бывала в тюрьме (несмотря на моё преступное прошлое, в коем я сейчас публично признаюсь – как говорится, бог отвёл), но тут неуловимо повеяло чем-то таким страшноватым, что на стене померещилась дантовская вывеска «Оставь надежду, всяк сюда входящий», и ноги у меня подкосились.
Сынок мой тоже заметно приуныл, хотя у него от рождения характер был нордический, не склонный к слезам и драмам. С отчанием самки, защищающей детёныша, сама не сознавая, как это получилось, я вдруг протянула гренадёру в белом халате пять рублей и что-то там промямлила сугубо интеллигентское, обливаясь холодным потом. И случилось чудо – пятирублёвка буквально растворилась в воздухе, а гренадёр мгновенно превратился в милую тётку, которая заквохтала над Илюшкой, как наседка, и уверила меня, что всё сделает как надо. Держась за руки, как лучшие друзья, они вместе удалились в недра флагмана борьбы с инфекцией, а я вышла в вечернюю февральскую мглу другим человеком. Тем же вечером Илюшка позвонил домой из больницы (разрешила-таки гренадёр), весёлый и довольный. Дизентерию – спасибо родной бесплатной медицине – вылечили очень быстро и без последствий.
Американское же здравоохранение, как и всё капиталистическое хозяйство, обязано быть рентабельным, поэтому оно не может допустить существование такого, как здесь говорят, «белого слона», как отдельная инфекционная больница. А ну как не случится эпидемии моровой язвы или бубонной чумы? Кем тогда забивать пустующие помещения? Кстати, на случай эпидемий в Америке существует отлично отработанная система быстрого развёртывания госпиталей полевого типа, так называемых MASH, и я сама имела случай убедиться, как чётко и слаженно они работают, когда у нас была эпидемия то ли птичьего, то ли поросячьего гриппа. Всё, к счастью, свелось к единичным случаям, народ больше испугался, но на лужайке перед нашей больницей разбили палаточный городок и пропустили через него уйму людей.
Но где же лечат больных, скажем, с той же прозаической дизентерией или, например, свинкой (не путать со свиным гриппом)?
В погоне за прибылью – это я в самом положительном смысле – американский капитализм заставляет любую систему, неважно, сельскохозяйственную, строительную или медицинскую, быть чрезвычайно гибкой. Как в традиционном японском доме комната может мгновенно превратиться из гостиной в спальню, так и любая палата в нашей больнице может в принципе стать изоляционным боксом. «И когда зараза минет» также быстро преобразиться в обычную палату. Насчёт «в принципе» это я не для красного словца – есть много разных видов изоляции, о которых речь пойдёт ниже. Самое главное – это то, что большинство палат в нашей больнице одноместные.
Базисные меры предосторожности
Это вроде принципа презумпции невиновности, только наоборот: все больные считаются заразными независимо от диагноза. Действительно часто бывает, что кладут дедушку с сердечной недостаточностью, а попутно находят у него инфекцию мочевыводящих путей. Но даже и без оглядки на реальные примеры, в принципе такой подход основан на здравом смысле: не лезь в кровь, гной, мочу, кал и прочее голыми руками и не переноси заразу от больного к больному.
Самое главное правило – мытьё рук перед входом в палату и после любого контакта с больным. Можно заменить мытьё жидким обеззараживающим гелем для рук, который размещён повсюду на стенах так, что его только ленивый не найдёт, но соотношение геля и мытья должно быть 4:1, то есть после того как ты четыре раза подряд помазался гелем, ступай мыться. Гель этот хоть и хорош на бегу, страшно сушит кожу, поэтому я вообще стараюсь его избегать. Если я работаю три дня подряд, то на мои руки к концу вахты смотреть страшно: такое впечатление, что я ударно клала кирпичи или взламывала асфальт.
После мытья полагается нанести на руки специальный крем, огромный баллон с которым висит тут же у раковины, только мы его не особенно жалуем. Он и впитывается быстро и не пахнет ничем... наверное, в этом как раз и дело. Зато у всех нас припасены заветные неуставные кремы, жирные и пахучие, которые мы по инструкции использовать не должны, чтобы не спровоцировать аллергической реакции у больных. Правда, в нашем доблестном отделении настолько много других гораздо более убойных запахов, что больные на наши слабые эпизодические внедрения цитрусовых или ванильных ароматов никак не реагируют.
«Группа товарищей в польтах». А польта-то могли бы и снять, между прочим. Но маску госпожа Тимошенко надела совершенно правильно, прищепив её у носа – там для этого такая проволочка вставлена. А товарищ в левом углу манкирует – нацепил кое-как, по старинке, как марлевую повязку своей юности, прошедшей под эгидой сдачи норм ГТО
Кроме флакончиков с гелем, по всей больнице развешаны полочки с перчатками трёх размеров. А до надевания перчаток и после их снятия обязательно надо – Что сделать? Правильно! – вымыть руки, на тот случай, если в них (в перчатках, то есть) были микротрещины. Если предстоит особенно «мокрое дело», можно надеть две пары перчаток: когда самое страшное будет позади, верхнюю пару снимаешь и работаешь с чистыми. И ещё: когда мы находимся в изоляционной палате, то секретарь старается не переводить поступающие звонки на наши мобильные, чтобы мы не лапали телефоны грязными перчатками.
Свои стетоскопы перед каждым контактом с больным мы протираем спиртом (так и слышу Никулина из «Операции «Ы»: «Водку? Вдребезги? Да я тебя!!!») Каждому больному полагается своя манжетка для измерения давления и свои датчики для ЭКГ. Вся аппаратура не покидает палаты до выписки больного, потом тщательно обрабатывается.
Контактная изоляция
Это первая ступень, на которой активируется процесс инфекционной изоляции. На дверь палаты водружается так называемый «изоляционный» набор, куда входит комплект перчаток, халатов и масок, а также стетоскоп и термометр, подлежащие уничтожению после выписки больного. Одновременно на дверь вешается ярко-жёлтая табличка, оповещающая всех, что для работы с больным требуется надевать халат и перчатки. Маска на этом этапе не нужна, но некоторые просто любят их надевать для очистки совести и воздуха, ну и ради бога.
Контактная изоляция требуется для многих видов кишечных заболеваний, включая такие злостные, как Clostridium difficile и кишечную палочку, а также для стафилококковых инфекций, чесотки, герпеса. Если такого больного траспортируют внутри больницы, то никаких особых мер предосторожности не принимают, просто надевают на него чистое бельё, смотрят, чтобы повязки, если таковые имеются, были чистыми, чтобы все трубки – опять же, если они есть – были плотно соединены, чтобы ничего из больного не сочилось, не лилось, не капало и не выпадало: в общем, чтобы не было никаких осадков. А сопровождающий персонал облачается в пластиковые халаты и перчатки.
Эти голубые халаты, при внешней обманчивой лёгкости дают мощный парниковый эффект. Если в таком халате минут сорок ворочать парализованного больного и менять на нём повязки, то после его снятия будешь мокрый как мышь, но зато ни одна зараза не просочится! Когда выписывается больной из изоляционной палаты, в ней обязательно меняют занавески.
Воздушно-капельная изоляция
При таких заболеваниях, как аденовирус, менингит, грипп, свинка, коклюш, строгость изоляции повышается на одну ступень, и табличка на двери становится розовой. Дверь в палату нужно держать закрытой, а до того, как в неё войти, нужно обязательно надеть маску – это в дополнение к халату и перчаткам. При перевозке больного маску надевают на него.
Есть маски, у которых сверху приделан прозрачный щиток, защищающий глаза. Мы их надеваем, если делаем перевязки особенно «сочных» ран или трахеостом.
А если оказывается, что козырёк не нужен, то его очень легко можно оторвать и работать просто в маске. Потому что хоть он и прозрачный и небольшой, а мешает, гад такой.
Самое сложное при соблюдении предосторожностей при воздушно-капельной изоляции – это уследить за навещающими и успеть напялить на них маски. Просвещаем и стращаем, но в маске трудно долго находиться, а уж разговаривать и того хуже, поэтому находятся отдельные несознательные граждане, которые периодически вызывают у меня желание «тащить и не пущать». Эх, сюда бы моего гренадёра в белом халате...
Туберкулёз
Больных с подозрением на туберкулёз или свиной грипп помещают в «чудо-палату» с отрицательным давлением. Опять же, она только потенциально такая, а в обычное время ничем другим, кроме наличия небольшого тамбура, от всех остальных палат она ничем не отличается. При поступлении соответствующего больного и появлении на двери голубой таблички и пачки бирюзовых респираторов инженеры включают свою хитрую механику, и в палате создаётся область низкого давления. Ничего там не свистит и не завывает, двери не хлопают, сквозняка не чувствуется, так что о том, как именно это делается, ничего сказать не могу. Конечно, где-то стоит вентилятор с мощным фильтром, но работает он очень деликатно.
Таким образом, все вредоносные микроорганизмы остаются в палате, потому что – как мы помним из курса средней школы – воздух перемещается из области высокого давления в область низкого. Таких «чудо-палат» в нашей больнице всего две, и одна – в моём родном отделении.
Обе двери – в тамбур и в палату – должны быть закрыты, иначе установка будет работать не эффективно и не гарантирует соблюдение мер предосторожности. Зашёл в тамбур, закрыл за собой дверь, надел всю положенную защитную одежду и только потом открываешь внутреннюю дверь.
Туберкулёз, кроме халата и перчаток, требует специального респиратора N95. Каждый год мы обязаны проходить примерку респиратора – они выпускаются трёх размеров – и подтвердить или изменить свой размер. Кто-то за год похудел или пополнел, а мужчины могли отпустить или сбрить бороду: такие мелочи, оказывается, влияют на то, как респиратор функционирует. А процедура вышеупомянутой примерки занимает полчаса, в течение которых ты должен и головой повертеть, и попрыгать, и покланяться, и прочитать отрывок текста – и всё это время компьютер следит, чтобы не было утечки.
Зараза к заразе не пристаёт?
Мы все, конечно, из-за специфики нашей работы немного гермофобы. В конце смены судорожно протираем всё, что можно, включая телефоны, стетоскопы, туфли и сумки, а дома первым делом бросаемся в душ. Люди, у которых дома маленькие дети рассказывают, что они раздеваются догола прямо в гараже и тут же загружают всю одежду в стирку. Несмотря на все принимаемые меры предосторожности, как говорится, «нет-нет да и да».
За всё время моей работы я заразилась от больного только один раз, и то это из области догадок, потому что официально у него был Clostridium difficile, а я и ещё три медсестры, работавшие с ним, подхватили норовирус. В принципе, и слава Богу, так как вирус, хоть и бурно протекает, проходит тоже быстро и без последствий. Но я всё же уверена, что, кроме официальной бациллы, тот больной ещё и вирус выделял в качестве любителя!
А вот пример того, как жизнь имитирует искусство. Под искусством я скромно подразумеваю свою статью... Сижу дома, никого не трогаю, пишу себе про инфекционные заболевания и вдруг ловлю себя на том, что почёсываю левую руку. Английская пословица гласит, что тот, кто спит с собаками, встаёт с блохами, и первая её часть про меня в буквальном смысле. Поэтому думаю, блохи у меня, что ли? У собак моих блох нет, я им в профилактических целях каждый месяц капаю на загривок какой-то специальной гадостью.
Потом пошла на работу и всё чешусь. Левая рука стала подозрительно красной. Хорошо, что я теперь работаю днём – врачей вижу много, вот я одного поймала и спрашиваю: «Что это у меня с рукой, аллергия?». А он глянул и говорит «Нет, это у вас, похоже, чесотка. Вам надо срочно к врачу, это очень заразная болезнь». Мама дорогая! Вот уж дописалась про инфекционные заболевания! Хорошо, что не гонорея... Натурально, пришлось мне своих больных раздать по другим медсёстрам и прямо в середине смены пойти к врачу, который взял кожный соскоб и показал мне под микроскопом мерзких тварей с лапами и усами. Выписали мне крем, которым я, как булгаковская Маргарита, натёрлась с головы до ног, но на шабаш не полетела, а исправно села дописывать статью.
В отделении теперь объявлен карантин, и администрация пытается выяснить, где я могла подцепить эту заразу. А инкубационный период у неё – до нескольких месяцев, так что «ищи ветра в поле». Собаки точно не виноваты, потому что их часоточные клещи на людях не уживаются. Вот уж никак не думала, что на старости лет я узнаю так много нового и практически полезного про чесотку, но, как говорится, век живи – век учись и дураком помрёшь!
На этой оптимистической ноте позвольте на сегодня закончить.
В следующий раз я думаю рассказать о специализированном неврологическом отсеке моего отделения, где мы по мере сил лечим инсульты, кровоизлияния, опухоли мозга и последствия тяжёлых травм.
