— Чем Вы занимались после окончания аспирантуры и защиты кандидатской диссертации?
— После окончания аспирантуры я осталась в отделении Эмилии Федоровны на должности научного сотрудника. Диссертацию я защитила только в 1953 году, так как в то время защитных советов было мало, и я долго ждала своей очереди. Тем временем на повестке дня возникла новая проблема ‒ трахома. Это заболевание, приводившее к слепоте, было в те годы очень распространено, особенно в республиках Поволжья. Институту было поручено организовать экспедицию для борьбы с этим заболеванием. В состав этой экспедиции вошла и я, как молодой специалист. В Чувашии мы провели три месяца, занимались выявлением и лечением больных, с чем успешно и справились. Участники экспедиции были награждены значком «Отличник здравоохранения».
В это же время в Институт пришло новое оборудование для научных и диагностических целей – электронный микроскоп. Осваивать его было поручено мне. «Электронная микроскопия – это взгляд в микромир. Найдите, пожалуйста, возможность с помощью электронного микроскопа сделать докторскую диссертацию», ‒ сказал мне директор Института Александр Васильевич Рославцев.
Это был 1960 год, я стала заниматься сбором материалов для докторской диссертации. В этом же году к нам в Институт приехал представитель Министерства здравоохранения СССР и рассказал о возможности командировать под эгидой ВОЗ нескольких сотрудников за рубеж на стажировку. Понятно, что на стажировку за границу может ехать человек, знающий иностранный язык. Я очень благодарна отцу, который заставил меня на последних курсах института пройти обучение английскому языку. Я окончила двухлетние языковые курсы, могла делать переводы, и разговорный английский был на более-менее приличном уровне.
По уровню знания английского я подходила, но возник вопрос, куда ехать? Как известно, обязательным дополнением к электронному микроскопу служил ультрамикротом, позволяющий получать тончайшие срезы ткани, толщина которых измерялась в ангстремах. Институту удалось приобрести такой микротом, но освоение его было связано с определенными трудностями. И я нашла лабораторию в Швеции, где был создан этот инструмент. Лабораторией руководил профессор Шостранд. Анатом по образованию, он вел занятия в медицинском университете и параллельно занимался электронной микроскопией сетчатки, поэтому я и решила ехать в Швецию к профессору Шостранду. Написала заявление с просьбой направить меня на стажировку на кафедру анатомии Стокгольмского медицинского университета.
В Стокгольме я жила два месяца, получила прекрасные знания по электронной микроскопии и окрыленная вернулась в Москву, готовая продолжить работу над докторской диссертацией. Над ней я работала 20 лет! То, что предложил мне делать Александр Васильевич Рославцев, представляло собой лишь маленькую толику из объема, вошедшего в конечном итоге в мою работу.
Моя докторская диссертация была посвящена изучению морфогенеза и особенностям патогенеза трахомы, паратрахомы и аденовирусной инфекции конъюнктивы. Комплексное клинико-морфологическое и ультраструктурное исследование конъюнктивы при этих инфекциях дало возможность детально описать онтогенез, особенности цитопатологического действия возбудителей. Удалось доказать, что конъюнктива является иммунным органом, где наряду с развитием инфекционного процесса, осуществляется и иммунологическая реакция. В результате были разработаны и внедрены методы цитологического, гистологического и электронномикроскопического исследований у больных кератоконъюнктивитом для дифференциальной диагностики эпидемического кератоконъюнктивита, паратрахомы и трахомы, назначения рациональной патогенетической терапии и объективного контроля эффективности лечения.
— Скажите, пожалуйста, результаты Вашей работы повлияли на успех борьбы с трахомой, или все методы лечения к тому моменту были известны?
— Повлияли в какой-то степени. Но самое главное заключается в том, что результаты проведенных исследований вызвали интерес за рубежом. Я отправила свою работу в журнал Tribune International du Trachome. Статья (на английском языке) настолько заинтересовала редакционную коллегию, что ее перевели на французский, и практически весь номер был посвящен этой работе. Наш опыт применялся при ликвидации этого заболевания в Африке, Юго-Восточной Азии, некоторых странах Америки.
— Хотел бы вернуться к Вашей стажировке в Стокгольме. Вы отмечали для себя положительные моменты в работе шведских коллег, которые можно было использовать в отечественной практике?
— Конечно. Прежде всего, они работали на самой передовой по тем временам аппаратуре, микроскопах; микротомщики демонстрировали чудеса ловкости и точности при резке тканей. Мне в этом отношении было до них далеко. Я поняла, что у них прекрасно организовано техническое обеспечение, снабжение лаборатории препаратами, химическими реактивами. Приведу один пример. В Москве, в нашем отделе, мы сами готовили с помощью купороса абсолютный спирт, в Стокгольме в лабораторию поступал готовый, 100-процентный спирт, расфасованный в бутылочки. Сейчас мы имеем все необходимое для работы, а 60 лет назад испытывали определенные трудности.
Что касается интерпретации результатов исследования, для меня это не составляло особого труда, так что мой уровень вполне соответствовал «европейскому».
…Однажды шведские коллеги спросили меня, как я провожу свободное время. Я ответила, что у меня проблемы свободного времени просто нет. А у них, оказывается, есть. В тот период, как я поняла, их жизнь значительно отличалась, была намного более удобной и комфортной, чем в нашей стране. В магазинах огромный выбор продуктов, не требующих длительного приготовления и т.д. Я с огромным удовольствием работала в Стокгольме, и этот период казался мне каким-то чудом. Сотрудники лаборатории относились ко мне с большим уважением, им очень нравилось как звучит русский язык. Когда мне звонили из посольства, мои соседки по кабинету буквально замирали – слушали русскую речь. «Русский – очень мелодичный, приятный на слух язык», ‒ говорили мне мои коллеги.
— Инна Петровна, приходилось ли Вам в дальнейшем принимать участие в международных исследованиях, сотрудничать с зарубежными коллегами?
— Да, большое международное исследование с участием ученых из США и Великобритании проходило в нашем Институте в 1970—1980 годах. Оно было посвящено лечению тяжелого наследственного заболевания, приводящего к слепоте – пигментному ретиниту. В СССР был разработан инновационный препарат – комплекс нуклеиновых кислот — ЭНКАД. Препарат оказывал выраженный клинический эффект, позволял улучшать зрительные функции в течение длительного времени. Сотни пациентов из Европы и Америки приезжали в СССР к нам в Институт и получали шанс продлить период хорошего зрения и отсрочить время наступления слепоты. Но механизм действия ЭНКАДа оставался неизвестным, и это внушало определенный скепсис со стороны медицинской общественности. Как узнать механизм действия препарата? Нужно было создать модель пигментного ретинита на экспериментальных животных, провести им курс лечения ЭНКАДом, затем энуклеировать глаза для патогистологического и электронномикроскопического исследования. В Великобритании была создана линия крыс с наследственным пигментным ретинитом и эти животные ‒ бесплатно! ‒ были переданы нам.
На основании электронномикроскопического исследования на экспериментальной модели, проведенного совместно с профессором, доктором биологических наук О.Г. Строевой, был расшифрован механизм действия ЭНКАДа. Было установлено, что препарат стимулирует процессы мембраногенеза в сетчатке, способствует восстановлению наружных сегментов фоторецепторных клеток.
К сожалению, после распада СССР выпуск ЭНКАДа был остановлен, и никто им больше не занимался. Но это был прекрасный опыт плодотворного международного сотрудничества в области офтальмологии…
— Инна Петровна, характерной особенностью российской науки всегда было существование «школ». Школа Авербаха, школа Ерошевского, Нестерова. Безусловно, большую роль играет личность. Что такое «школа» в Вашем представлении?
— Я считаю, что в нашей специальности научная школа Левкоевой состоялась. По случаю 100-летнего юбилея Эмилии Федоровны мы провели научную конференцию, на которую со всего Советского Союза съехалось большое количество специалистов, занимающихся морфологией глаза. Многие из них не были лично знакомы с профессором Левкоевой, но читали ее статьи, монографии. У нас был издан сборник статей, в подготовке которого приняли участие известные специалисты в этой области. Я считаю, что эти ученые-морфологи, исследователи и составляют школу профессора Левкоевой.